Андрей Константинов: Книгу может написать каждый. Главное - решиться
Председатель совета директоров «АЖУР-медиа», директор Агентства журналистских расследований, журналист, писатель и сценарист Андрей Константинов в интервью «Фонтанке» делится секретами писательского ремесла, размышляет о том, как создать национальную идею, и подводит итоги своего первого пятидесятилетия, которое он отмечает 30 сентября.
– С тобой многие люди хотят поговорить. Приходят в редакцию, звонят, пишут письма, спрашивают, тебя часто отлавливают на встречах. А сам бы ты с кем хотел поговорить?
- В мире или в России?
- Выбирай.
- В России - с Путиным, за чаем.
- Мы к этому еще вернемся, я предполагал, что ты так ответишь. А в мире?
- Я хотел бы поговорить с Артуро Перес-Реверте, этот испанский писатель мне очень нравится, и у нас с ним был заочный диалог. И не только с ним, я бы с удовольствием поговорил с несколькими писателями, например с Бернардом Корнуэллом (анг. писатель, автор историч. романов. – А.Г.). Просто интересно было бы сравнить какие-то вещи. Из политиков - с Меркель, но в целом по западному направлению - они у меня не очень большой интерес вызывают.
- Риверте очень хороший писатель. Но почему именно он? Чем он тебя зацепил?
- Зацепил меня не только он, но мне кажется, что мы с ним похожи. У меня ощущение, что он часто высказывает мысли, тождественные моим. И потом, у нас несколько похожи судьбы. Я был военным переводчиком - он был военным журналистом. Мне нравится его нонконформизм, резкость его суждений, то, что он не встраивается в рамки политкорректности этой европейской, что он не боится плыть против течения. Он во многом мне симпатичен. Мне нравятся его книги. Более того, отдельные его вещи, такие как «День гнева», я считаю одной из вершин исторического журналистского расследования. Еще и в художественной форме. И меня совершенно не занимает то, что кто-то может сказать, что Риверте - это такой облегченный вариант Умберто Эко для не слишком продвинутых.
- Из отечественных писателей кого ты назовешь?
- В смысле поговорить? Я люблю с Веллером общаться, и мы наслаждаемся общением друг с другом. Мы долго разговариваем, и нам не скучно. Мне жаль, что у него в последнее время одна публицистика. Он такой оратор, трибун и целиком ушел в мир телевизионный. Мне нравится читать колонки Быкова, но я не уверен, что жаждал бы долгого разговора с ним, потому что его ярко обозначенная политическая валентность немножко раздражает. Хотя мы с ним общались, человек он очень интересный. Мне нравится общаться с Юзефовичем. Я с очень большим уважением к нему отношусь. Что же касаемо топ-верхушки… Я со многими поговорю при случае, но стремиться к общению и искать его я бы не стал.
- О чем будешь говорить с Путиным?
- Я его не до конца понимаю, не до конца чувствую. Мне он интересен как личность: что его формировало, какие события, книги, фильмы? А освоив это, начав лучше его понимать, безусловно, я начал бы спрашивать по актуальным вопросам, которые меня тревожат. Например, почему власть так много делает некрасивых и неуклюжих движений, почему так мало одухотворенных лиц, почему мы так часто говорим о тотальной несправедливости в нашем обществе, почему элита отечественная, которую он просто по должности возглавляет, не показывает в необходимой мере нравственный пример. Я вообще хотел бы убедиться в том, что он понимает, что основная функция элиты в любой стране - это подавание нравственного примера. А может быть, он не согласится со мной: как это не подаем, вот тут и тут подаем. А я бы объяснил, на взгляд человека, который не на Олимпе живет, почему это не так. Я бы хотел понять, насколько он понимает или не понимает важности того, что происходит или не происходит в сфере нашей массовой культуры, насколько он понимает или не понимает угрозу национальной безопасности в связи с происходящим в сфере кино. В сфере телевидения и художественного вещания я имею в виду абсолютную деградацию наших сериалов, нашего художественного кино.
- Почему происходит эта деградация, почему хорошее кино у нас редкость, что случилось?
- Видишь ли, для того чтобы сделать хорошее кино, нужно горячо любить свою родину и людей, которые в ней живут. Для того чтобы делать это для людей, а не по своим каким-то конъюнктурным соображениям, не для того, чтобы освоить бюджет или откроить от него, не для того, чтобы угодить чужой аудитории и отхватить призы на каком-то фестивале. Нужно стараться хорошо делать для людей, и тогда это будет не очень сложно. Вот прецедент с «Легендой №17» - фильмом, который стал сенсацией, - говорит только об одном. Фильм-то не плохой, но по советским меркам средненький. Говорит это только о том, что если людей дерьмом кормить долгие годы, а потом с вокзала принести пирожок, то они закричат, что это высокая кухня. В основе лежит литература или драматургия. Если вы хотите построить дом, то нужно хорошее архитектурное решение, нужен чертеж, и за это нужно платить хорошие деньги. У нас же по старинке режиссер - это главная фигура, а сценарист - самое дешевое, что есть в сегодняшнем производстве. Сценаристы стоят меньше, чем одна съемочная смена зачастую. Все поставлено с ног на голову, потому что по плохому сценарию вы никогда не снимете хороший фильм. Вот по хорошему сценарию можете снять плохой фильм. Я бы рекомендовал поразмышлять об этом тем, кто думает: что случилось, что же делать?
- Вот у нас Минкульт постоянно думает, что делать.
- Минкульт галочки ставит, тендеры объявляет и думает, что кто-то из нормальных будет там участвовать. Допустим, мне скажут: вот же, Минкульт объявил конкурс, давайте сценарий, мы посмотрим. Я не буду в этом участвовать. Написать, чтобы кто-то посмотрел и решил, хорошо или плохо? Зачем? Я уже давно все доказал. Я доказал, что умею работать. Вот если мне скажут: мы знаем, что вы можете, хотим пригласить вас, не хотели бы вы участвовать, и давайте обсудим условия... А соревноваться с кем-то - наверное, в 50 лет это несколько странно. Соревноваться - это для тех, кто только-только собирается заявить о себе. К производству сценариев надо относиться серьезно. Это довольно затратное должно быть направление. И тогда на выходе можно получить продукт, который соответствует лучшим сериалам западным.
- Что бы ты снял?
- Я давно брежу идеей снять сериал не хуже «Тюдоров», «Рима». Это исторический сериал про наше смутное время. Конечно, это никакие не перепевы «Бориса Годунова» Пушкина. Тут можно было бы сделать такую вкусную и такую важную для нынешнего времени работу! Сделать это больше, чем развлекухой. Показать, что есть природа власти. И конечно же, попытаться по-другому посмотреть на фигуру Дмитрия, которого все называют Лжедмитрием, потому что невероятная загадка - кто это такой. А это необычайного масштаба был человек, невероятной личной отваги, и вообще у нас на вершине власти в России такого плана люди, как Дмитрий, очень редко оказывались. Меня эта человеческая судьба, трагическая, красивая, невероятно занимает. Историки до сих пор не могут прийти к более или менее единому мнению, кто он был. И это можно было бы сделать так, чтобы смотрел весь мир. Но весь мир смотрит «Великолепный век» - турецкий сериал про Сулеймана Великолепного. Весь мир смотрит датские сериалы, французские сериалы, английские сериалы и американские сериалы.
- Как раз на днях подвели итоги прошлого сериального года. Лучшим сериалом стала «Родина», отнюдь не патриотический американский фильм.
- Вот тут я с тобой не соглашусь. Американцы не умеют делать непатриотическое кино. Лучшие их вещи всегда патриотические. Другое дело, что это не похоже на наше патриотическое кино. Если по сюжету снимают коррумпированного милицейского начальника, то у него в кабинете не должен висеть портрет Путина. Раз он коррумпированный, то у него просто не может висеть Путин. Очевидно, у него должен висеть портрет Обамы и чтобы он еще был американским шпионом. Это абсолютная глупость. Американцы не боятся делать интересную критику в своих сериалах, где какая-то конспирология присутствует, доходя вплоть до фигуры президента. Там и жена президента может быть в чем-то замешана. Это и «24 часа», и «Побег». Но это не делает их непатриотическими. Там хорошие парни побеждают плохих и это нет просто так, а потому что их система для них самая лучшая и верная.
- У нас другая патриотическая традиция. Кто не с нами - тот против, либо свой, либо чужой, нейтральная позиция все равно считается против.
- Такое лобовое, тупое – это псевдопатриотизм. Есть два типа любви. Вот есть две мамы. Одна сюсюкает, в попку целует, и вырастает такой хомяк, не умеющий ни драться, ни в жизни пробиваться. Ни мать свою защитить. Мамочка все сделала от любви, только от этой любви вырастает жирный пингвин, ни на что не годный и которому жизнь будет угрожать после того, как мамочка умрет. А другой тип любви - когда мамочка в 7 утра жестко скидывает одеяло, не хочешь вставать – стакан холодной воды.
- С тобой так было?
- Со мной было ближе ко второму. Не так вот совсем по-спартански. Но у меня родители были помоложе и более строги. А вот брат на десять лет меня младше. И родители стали старше и стали с ним сюсюкать. Когда Артем поступил после своей элитарной школы в какой-то гражданский вуз, мы с ним сели поговорить. Я сказал: знаешь, ты мой брат, и что бы ты ни сделал, я буду тебя любить, потому что ты родной брат, но этого мало. Я еще хочу тебя уважать. Он спрашивает: что делать? Я посоветовал идти в военное училище: «Тебе там будет очень плохо. Ты там поначалу будешь выть. Но тебе надо обязательно это выдержать». Он поступил в военное училище. Поначалу они меня с мамой проклинали. Они решили, что я решил ребенка извести. Мама постоянно порывалась с кастрюльками прорваться туда, я ее останавливал, говорил, что не сдохнет. А когда он заканчивал, то стал совершенно другим человеком. И сказал мне: «Спасибо, я понимаю, почему ты это сделал, когда вспоминаю, каким я был». Это я вообще про два типа любви. У нас людям из власти кажется, что если все будут на них смотреть преданными собачьими глазами, то это успех. Только последствия наступают, вырастает жирный пингвин, тупой и никому не нужный. А в другом случае вырастает сильный, гордый белый лебедь.
- А кому он нужен?
- Мне. Потому что белый лебедь эстетически прекрасен.
- А мне кажется, что пингвин им гораздо удобнее.
- Да нет. Все себя хотят видеть красивыми, смелыми, гордыми. Мне довольно часто приходилось бывать на различных милицейских мероприятиях. Забавные сценки бывают. После достаточного количества выпитого раздается песня Газманова «Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом, за отчизну и свободу до конца», и вот они встают, задницы как-то сжимают, животы выпячивают, и такая у них в глазах чуть ли не слеза. Смотришь и думаешь: это вы искренне считаете, что про вас песня? Так вот, им хочется, чтобы было про них, а это не про них. Это про тех, которые не берут взятки, про тех, у кого нет многомиллионных счетов, про тех, кто в кино, про тех, кто в мечте. Но не про них. А они хотят туда. Не хотят они пингвинами себя видеть. Они себя лебедями мнят.
- Вот если бы можно было у Путина попросить, за кого бы ты попросил? Один человек, одна судьба.
- Сложный вопрос, я бы вряд ли стал просить за Ходорковского, за Навального, или за "Пуси Райот", или за Болотную площадь. Скорее всего, я бы попросил за кого-то из близких. Не обязательно родных, а за близкий круг. Я принципиально не подаю милостыню попрошайкам. Ни маленьким, ни стареньким, которые в церквях сидят или в подземных переходах, потому что я считаю, что как можно больше надо делать денежных дел в отношении своих близких, родственников, друзей.
- Но ты и так для них делаешь. Зачем тебе просить?
- Ну затем, что президент может сделать гораздо больше. А ты знаешь, есть одна штука, которую бы я попросил. Я думал об этом вопросе, просто, когда ты спросил, я подзабыл. Я бы за Максима Максимова (петербургский журналист, сотрудник АЖУРа, убит в 2004 г. – А.Г.) хотел попросить.
- Вот это я и хотел услышать.
- Я бы попросил наградить его посмертно, потому что Максим, убитый сотрудниками милиции, один из немногих, кто по-настоящему заслуживает награды. Он был журналистом, боролся с коррупцией в правоохранительных органах и погиб в этой борьбе, выполняя свой профессиональный долг. Мы знаем с тобой эти обстоятельства, и сколько мы на разные уровни государственной власти отправляли информации и с какими мы людьми только ни говорили, и все кивали: да, да, да! Так вот я попросил бы, чтобы Максима наградили, и я попросил бы приложить настоятельные усилия для того, чтобы его убийцы сидели бы в тюрьме. И это не противоречит тому, что я сказал до. Потому что Максим - это наш ближний круг, потому что Максим - это наш коллега, это человек, с которым мы с 1991 года и до тех пор, пока его не убили.
- Ходорковский, который отсидел червонец, народ с Болотной, сидящий больше года... и сейчас идет такой странный процесс, двое из "Пуси Райт"…
- Я отвечу на твой омерзительный вопрос, окрашенный либеральными цветами. Мне не кажется, что в этих делах все справедливо. И если мне кто-то задаст такой вопрос, то я отвечу, что мне не кажется, что Ходорковский такой белый и пушистый, но мне кажется, что too much. Особенно этот второй процесс. Мне омерзительны эти похабные девицы из "Пуси Райт", но мне не понятно, почему они сидят в тюрьме. Это несправедливо, но просить я за них не буду. Что касается людей с Болотной, мне тоже не кажется, что это справедливо, но просить я за них не буду, потому что люди знали, на что шли. Кстати, как и Ходорковский.
- Ходорковский - да. А людей с Болотной похватали кого ни попадя... Что такое интеллигенция? Ты себя причисляешь к интеллигенции?
- Нет. Как я могу себя причислить к интеллигенции, если я, наоборот, подполковник запаса? О чем ты?
- Ну как? Ты человек, занимающий активную гражданскую позицию, зарабатывающий деньги умственным трудом. Это ровно про тебя.
- Мне кажется, что я не совсем соответствую портрету интеллигента, как я его воспринимал в юности. Потому что для настоящего интеллигента я недостаточно образован, недостаточно воспитан, с точки зрения проявлений своего характера. Я достаточно резок, достаточно нетерпим. У меня, в принципе, не интеллигентное поведение. У меня не интеллигентная манера высказываться. Поэтому я не слишком туда попадаю. И не переживаю по этому поводу.
- Но кто же тогда? Если мы у людей на улице спросим, то, думаю, услышим противоположное мнение. Хорошо, ты считаешь, что не соответствуешь. Но у тебя есть мнение о том, какие должны быть отношения интеллигенции и власти?
- Это очень сложный вопрос. Я думаю, что настоящие представители, в хорошем смысле этого слова, интеллигенции, они во власти быть должны, но не факт, что большинство. Во время встречи с Путиным, когда человек пятнадцать авторов книг, в том числе я, с ним пили чай, посетило меня такое ощущение, что он не очень большой книгочей. Я не могу этого доказать, Вот почему я бы хотел с ним поговорить. Поговорить с ним о книгах, которые он, может быть, читал в молодости, которые он читает сейчас. Половить его где-то, читал он на самом деле или ему его помощники рассказывали. Может, он документальные только читает. И я сначала ужаснулся вот этому своему впечатлению, а потом вспомнил странные слова своей учительницы истории в школе, которая сказала, что чтение книг в большом количестве обязательно приводит к безволию, а еще я подумал о том, что я гораздо менее занятой человек, чем президент России, успеваю читать, но в последние годы совсем не так много, как хотелось бы, просто сил на это не остается. И я подумал, что если бы у нас президент был бы большим книгочеем, который, что называется, ни дня без книжки, не факт, что это было бы очень здорово для страны. Потому что всегда приятно нырнуть в какой-то интересный виртуальный мир, гораздо приятнее, чем заниматься тяжелыми текущими вопросами.
- Так все-таки интеллигенция и власть... Я редко слышу от людей, которых называют властителями дум, какие-то слова, за которыми мне хотелось бы пойти.
- И я тоже. Знаешь, они сами хотят казаться интеллигентными, отсюда все эти их диссертации левые: я тоже профессор, я тоже доктор наук, я тоже не хуже вас. Вот видишь, хотят они быть белыми лебедями. Все хотят быть докторами наук, героями. Другое дело, что здесь, как в анекдоте про нового русского, который поймал золотую рыбку. Она спрашивает: Что ты хочешь? - Хочу быть Героем Советского Союза. - Ну закрой глаза. Закрыл, открывает, он - в окопе, на него два танка ползут, и у него в руках граната. Хочешь – становись. Но они же не хотят быть людьми, совершившими страшный какой-то подвиг и чудом оставшимися живыми. Они хотят последствия этого получать. Не на самом деле быть героями, а внешнюю оболочку этого. Ну а настоящий интеллигент - это человек внешне мягкий, внутри твёрдый, который не сдает своих позиций, и такого рода люди не очень удобны. Потому что раз он скажет свою позицию, второй скажет, а потом он или в роли шута, который говорит правду, но над ним все будут хохотать, или начнет раздражать. Вообще, у биологов существует свое мнение о том, какие особи жаждут власти и умеют к ней прорываться. Это очень редко бывают интеллектуалы. Например, такие как Вацлав Гавел. Потому что власть - это такой спорт еще, где почти нет запретительных правил. Неблагородный спорт. Я поэтому в том числе старался сам не участвовать в этом. Видно, я сильно много о себе думаю.
- Тем не менее советником губернатора ты стал.
- Это негосударственная служба. У меня нет той меры возможности и той меры ответственности. Это просто круглосуточный пропуск в Смольный.
- Если бы тебе предложили выработать государственную идеологию?
- Если бы мне предложили выработать государственную идеологию, я бы начал ее вырабатывать. Я бы понял, какие люди мне необходимы, чтобы с ними беседовать, спорить. Думаю, что я бы таких людей нашел и из интеллигентов, и не из интеллигентов, человек 25. А потом я велел бы всех их арестовать – и в санаторий. Или на остров бы на какой. Чтобы комфортно было. И сказал бы: "Дорогие друзья, кормить вас будут хорошо, вино будет хорошее или пиво, кто как хочет, и мы будем с вами тут находиться до той поры, пока не произведем продукт. У кого есть какие желания - вот там стоит человек у которого все это можно записать. Кто будет хорошо себя вести, вечером можно будет звонить домой и говорить своим родным, что погода здесь хорошая, а море теплое. С пожеланиями по поводу габаритов и национальностей официанток можно обращаться к тому же мордатому мужику с наплечной кобурой. А в остальное время будем работать. Работа заключается в том, чтобы думать и разговаривать"... Вот, наверное, я так бы поступил бы. Как в свое время атомную бомбу шарашка создавала и успешна была решена задача, потому что она была сверхнеобходима на тот момент для нашей Родины. Потому что у американцев была, а у нас нет. Так вот на сегодняшний день вопрос национальной идеи, национального стержня - в равной степени такая же необходимость, как тогда атомное оружие. Ты не спросил, нужна ли она или не нужна.
- Мы же видим потуги. Патриотизм, замешанный на православии, или наоборот.
- Нам говорят много чего, пока все это достаточно беспомощно, несистемно и в этом вовсе нету цели. Национальная идея - это четкое обозначение некоего ориентира и направления движения, и обоснования в том числе, почему надо какие-то трудности на этом пути терпеть. Поэтому национальная идея, конечно, необходима. Мы заблудились, мы не понимаем, для чего мы существуем. Если мы существуем только для того, чтобы совершать рост потребления - вот сейчас я ел скудную пищу, а на другом этапе буду есть вкусно и от пуза, если я ездил на "Ниве", а теперь могу ездить на дорогой иномарке, - то это не тот путь, это путь свиньи, это путь животного из хлева.
- Ты же вообще не очень интересуешься политикой.
- Нет, это не так, я достаточно много интересуюсь политикой, читаю, смотрю.
- Но ты - человек достаточно аполитичный?
– Я аполитичный в смысле собственного неучастия в политических играх и нежелания делать такую карьеру. Мне предлагали много раз и в депутаты пойти, и государственные должности тоже предлагали. Я отказался.
- А может, тебя испортили деньги?
- Ну, во-первых, их не было никогда в таком количестве, чтобы они могли испортить. Я никогда не был сильно нуждающимся, но богачом настоящим тоже не стал.
- Я же не говорю, что ты - олигарх, но ты состоятельный человек, и нечего этого стесняться, ведь ты заработал своим трудом.
- Я своим трудом недозаработал многие деньги.
- И это тебя огорчает?
- Очень, потому что, когда западные коллеги узнают, что у тебя совокупный тираж книг больше 20 млн, они говорят: "О, так вы очень богатый!" Я отвечаю: "Вот если бы я на Западе жил, то с таким тиражом я был бы очень богатым человеком, а в России это не очень большие деньги. Хотя по сравнению с тем, как живут врачи…"
- Зачем тебе деньги? Я не видел, чтобы ты ходил по магазинам или тратился на развлечения.
- Деньги прежде всего нужны, чтобы о них не думать, чтобы иметь возможность помочь своим родителям, баловать близких людей, это очень приятно иметь возможность баловать близких, людей, которые тебе дороги. И потом, в магазин я хожу каждый день, продуктовый. Мне приятен сам ритуал - приезжать в один и тот же магазин и не думать о том, что это я могу взять, а это не могу.
- И все же, тебя изменили деньги? Несколько лет назад ты ездил на простой машине российского производства, всего лет 10 назад это было.
- Нет, на российской машине я ездил достаточно давно, лет 15 назад.
- И ты себя плохо чувствовал?
- Я бы так и ездил, если бы на меня не стали косо смотреть в так называемых присутственных местах. Какая-нибудь губернаторская резиденция, собирают главных редакторов, все приезжают на нормальных машинах, а я - на «Ниве».
- Ты подвержен влиянию? Для тебя важен антураж?
- Не то чтобы важен антураж. В современном обществе машина - как элемент одежды. В определенные места нужно приходить в определенной одежде. На прием к губернатору надо приходить в галстуке и в костюме. Хотя я ненавижу костюмы.
- Если ты подъедешь к Смольному на простой машине, тебя что, не пустят?
- Пустят, просто это попахивает юродством, если у тебя есть возможность купить получше. Я никогда не интересовался машинами и никогда не участвовал в соревновании по принципу ярмарки тщеславия. Я не разбираюсь в машинах, в марках, не знаю сколько в моей машине лошадиных сил.
- С машинами разобрались. Что еще поменялось в твоей жизни с появлением денег?
- У меня всегда были деньги, в отличие от вас, недорезанных демократов-оборванцев. Потому что я пришел в журналистику военным переводчиком, поработав за границей, и у меня был валютный счет. Другое дело, что Гайдар, царствие ему небесное, со своими подельниками прикрыл всю эту лавочку, и я из Внешторгбанка так и не получил, что у меня там было на 1991 год. Но все же. А когда эти денежки ливийские стали заканчиваться, появился Малькольм Дикселиус, ставший затем моим другом и соавтором. Он снимал фильм документальный для шведского телевидения про бандитов и предложил мне быть продюсером с русской стороны. После того как фильм вышел, мы еще книгу написали на шведском языке, и она тоже вышла. И это были сумасшедшие гонорары. За книжку я получил 16 тысяч долларов. Это в 1993 то году, потом пошли гонорары за другие книжки.
- Любопытно, что сейчас гонорары за книги, насколько я понимаю, меньше, чем тогда?
- Конечно. И знаешь почему? Интернет убивает тиражи очень сильно. А что делать, если выходит книжка, а через неделю она уже в Интернете?
- И тем не менее ты не побоялся свою последнюю книжку опубликовать на «Фонтанке» еще до выхода из типографии.
- Да, мы с тобой принимали такое решение именно потому, что зачем давать это делать кому-то? То есть не можешь уничтожить – возглавь.
- Снижение тиражей по мере развития Интернета - неизбежный процесс.
- Это неизбежный процесс, но авторы страдают достаточно сильно. Я-то, как всегда, здорово устроился, потому что на тот момент, когда Интернет стал убивать тиражи, наша с тобой медийная компания стала зарабатывать.
- Я часто слышу сетования писателей на Интернет. Но, может быть, есть и обратная сторона? Неумение издателей приспособиться к этому быстро меняющемуся миру?
- Абсолютно с тобой согласен. Но у нас страшно пиратская страна. В которой налаживать какие-то цивилизованные схемы скачиваний, прочитываний совершенно бессмысленно. Это, кроме хохота, ничего не может вызвать. В Америке, напротив, это все работает. У нас нет. И вообще, у нас этот книжный рынок был больной и 20 лет назад.
- Как ты относишься к законодательству о борьбе с пиратством в Интернете?
- В таком виде, в каком это принято, - плохо. Это лоббирование интересов отдельных персонажей. Как мне кажется.
- И сам пользуешься благами, которые дает Интернет, то есть смотришь скачанные фильмы.
- Я стараюсь покупать лицензионные. Если не получается, то я обращаюсь к друзьям и делаю вид, что я не понимаю, откуда они это берут. И потом я же не против Интернета. Если смотреть на него как на некий инструмент. Но для многих Интернет стал как наркотик. Как нечто заменяющее реальную жизнь.
- Это говорит председатель совета директоров компании, которая зарабатывает в Интернете.
- Да. Но я же говорю, что не против Интернета, а против того, чтобы он был наркотиком. Ну и что, что я председатель совета директоров? И я, может быть, плохо понимаю в технологиях, но у меня нет чувства ущербности. Да, я пользуюсь айфоном, который вы мне подарили на прошлый день рождения с ухмылками «что ты с ним будешь делать?». Я ответил, что буду звонить. И звоню. И мне нравится, у него есть прекрасная громкая связь и вообще я с ним выгляжу таким современным, продвинутым человеком.
- Ты кому-нибудь завидуешь?
- Белой завистью я часто завидую и людям и событиям. Я завидую тем творческим людям, которые смогли реализовать свои замыслы на уровне лучших американских сериалов. Таких, как «Декстер», таких, как «Во все тяжкие», таких, как «Родина». Я бесконечно могу перечислять. Сказать, что я завидую богатым? Нет, не завидую. Может, потому что у меня запросы не такие. Вот у меня есть возможность купить дом, давно уже есть. А я его не покупаю в силу того, что это ответственность, обременение. Одежду? Я люблю старую одежду, я очень переживаю, когда на любимом свитере появляется дырка на локте. И не потому, что я жадный. Я не жадный, просто он мне уютный. И я прошу, чтобы отнесли в ателье, нашили на локоть заплатки. В этом ателье смеются и думают, что я скупердяй. Но нашивание этих заплаток стоит дороже, чем новый свитер. Дело не в цене, а в том, что я не уверен, что новая вещь будет такой же приятной, как та старая. Хотя я часто думал о том, что я, наверное, хотел бы иметь намного больше денег. Я бы тогда попытался сам, единолично, без никого, сделать сериальный проект. С теми актерами, с которыми я хочу, с теми сценаристами, с которыми я хочу. Я бы их замотивировал так, сволочей, чтобы они реально всех себя отдавали. Ну и я, конечно, любил бы себя ощущать таким волшебником, который может разные приятные штуки делать.
- Есть ли вопрос какой-то, который тебя мучает больше всего? Или вопросы?
- Есть. Больше всего меня мучает вопрос, ты будешь смеяться : почему мы оказались в ситуации такой тотальной несправедливости внутри нашей страны? Почему те, кто заслуживает плохого, получают какие-то блага, а те, кто заслуживает хорошего, остаются безвестными, остаются неустроенными? Меня это очень сильно мучает, удручает, и я считаю, что был потерян шанс. Я помню наше настроение в 1991 году, это время, когда все воспряли, когда были какие-то надежды. Вот мы немножко не туда шли, а теперь мы туда идем и все сейчас устроим. Это будет более справедливое общество, более радостное общество. Это будет общество для красивых людей, с красивыми душами. Они будут задавать повестку дня. Я думаю, что все сломалось в 1996 году, на выборах Ельцина. Потому что так называемые демократы, опасаясь победы Зюганова, сказали себе: "Мы можем поступить, как они, потому что это высшая необходимость". И немедленно превратились в драконов сами. Потому что, убив дракона, самое главное не стать им. Это очень простая мысль, которую замечательно оформил Шварц. Но если ты себе один раз говоришь, что в целях высшей необходимости я могу поступить, как дракон - один разок, всего один, - именно этого раза и хватит, чтобы стать драконом. А потом ты становишься идиотом и перестаешь, что бы то ни было понимать.
- Вопросы, предполагающие короткие ответы:твоя самая большая удача в жизни?
- Ой, Саш, в моей жизни было столько удач... Мне так везло! Не по-человечески. Но я думаю, что самая большая удача - это судьбообразующие люди, которых я встретил на своем пути. Это, в том числе, ты, потому что если бы мы с тобой в 1991 году в газете «Смена» не встретились бы, то я думаю, что и твоя судьба и моя судьба совершенно по-другому сложились бы. Это и Женя Вышенков. Потому что мы прожили целую жизнь, и мы влияли друг на друга. Самая большая удача в моей жизни - это мои родители. Я горжусь своей семьей, я считаю, что у меня очень достойные предки во всех ипостасях, горжусь своими дедушками, которые были офицерами ВОВ. Они финскую начинали лейтенантами и заканчивали подполковниками Отечественную. Я горжусь своими прадедушками и прабабушками. У меня из восьми прадедушек и прабабушек шестеро легли в блокаду. Я горжусь отцом, который замечательный совершенно ученый, потрясающий человек, самый лучший и честный, которого я видел в своей жизни. Он коммунист такой до мозга костей... Я думаю, что не важно, какие у человека убеждения. Вот мы с тобой всегда были разных политических убеждений, но нам это никогда не мешало. Потому что мы были уверены друг в друге и потому что в основе наших отношений была честность. Вот это очень важно. Я считаю, что мои дети и их мама - это большая удача, Малькольм Дикселиус, который мне встретился. Удача - это Бортко Владимир, Игорь Корнелюк и «Бандитский Петербург», который мы тогда сделали. Он мог бы быть другим, но всего 35 тысяч эпизод стоил. Это одна серия. Была б другая финансовая база, мы бы мир урыли. Но все равно улицы пустели, когда он шел. Удача, что я «Бандитский Петербург» документальный больше 20 лет назад начал делать, и эта книга продается до сих пор. Удача - наш коллектив Агентства, где вот люди подбирались один к другому, и Андрей Потапенко... И, конечно же, еще одна удача – Боря Подопригора, без которого не было бы нашей последней книги «Если кто меня слышит». И еще – Лариса Антипова, которая все мои книжки, написанные от руки, перепечатывала, начиная с 1992 года и Яна Корзинина, она нас из всех судов вытаскивала. Тут сразу многих надо перечислять, чтобы никого не обидеть. Простите, что не всех назвал, не хочется интервью превращать в поминальный лист.
- Тогда еще один вопрос: а чего ты не успел?
- Человек всегда хочет большего. Мне, например, всегда было интересно посмотреть, как на мои книги реагирует западная аудитория. А у меня книги выходили только в Финляндии, Швеции, Дании, Болгарии. Хотелось бы пробиться туда. Ну вот есть какие-то творческие амбиции. Я знаю, что я могу больше. Я считаю, что последней книгой «Если кто меня слышит» самому себе это доказал. Когда брался за этот проект, комплексовал, боялся: каждый раз думаешь, разучился ты летать или ты можешь. Вот этот взлет - это очень тяжело и одновременно приятно. Потому что, когда я ее дописывал, я уже с ума начал сходить. Я уже голоса слышал, я уже жил в той крепости со своими героями. Мне они уже диктовали, сколько частей должно быть в романе. Я уже чуть не плакал, я хотел закончить побыстрее, а у меня не получалось. Ну много чего я не успел, в том смысле, что много чего еще хотел бы сделать. Вот если в качестве каких-то итогов к 50-летию, каких-то удач: у меня все зубы свои и волосы на голове пока есть, но это не моя заслуга, а маме с папой надо спасибо сказать. Потому что, когда я как-то у дантиста пожаловался на свои зубы, он мне сказал: "Побойтесь Бога, Андрей Дмитриевич, они у вас все свои". И я стал гордиться, я хожу и щелкаю зубами на молодых девушек.
- Чего ты боишься?
- Страхов много всегда, и, конечно, страхи часто связаны со здоровьем близких. Ты боишься, чтобы с ними ничего не случилось. Когда дочка была маленькой, у нее было страшнейшее воспаление легких, двустороннее. Реанимации шесть суток, и я эти шесть суток не спал. Я не мог заснуть, и я все время смотрел на телефон и боялся. Это был ужас. Ну а так... боишься глупых случайностей, боишься, что тебя неправильно поймут, боишься потерь, разочарований. А разочарований с годами становится все больше, потому что когда ты младше, то все время кажется, что где-то наверху много людей мудрее, которые все знают, а потом ты начинаешь подниматься с возрастом - и иллюзий меньше, меньше.
- Ты чему-нибудь удивляешься?
- Да. Я думаю, и надеюсь, что это не будет воспринято как богохульство, что у Господа Бога есть очень своеобразное чувство юмора. Когда начинаешь думать, что уже все знаешь, и ничему не удивляешся, вот каждый раз, когда ты начинаешь утверждаться в таком состоянии, тут-то Господь делает что-то такое, что ты понимаешь, что очень мало знаешь про жизнь. Конечно удивляюсь. И в хорошую сторону , но это реже, чаще в плохую.
- Как написать книгу?
- Смотря какую. Одну книгу каждый человек может написать. Про себя или о теме, которая его занимала. Сложнее написать книгу, которая не для тебя будет важна, а для какой-то аудитории, чтобы она была интересна большому количеству людей. Я не владею теорией вопроса, я практик. Если мы говорим о художественной книге, надо понять, какую историю ты хочешь рассказать, про что это будет история, потом надо в голове снять художественный фильм, а потом записать его, как я, например, в блокноте, максимально точно воспроизвести его на бумаге, со всеми диалогами и прочими штуками. И тут вот кому-то дано, кому-то не дано. Есть такие вещи, которым нельзя научить. Всегда в одной компании будет человек, который анекдот смешно расскажет, а другой рассказывает тот же анекдот, но несмешно. Манера изложения не та. Вот если у тебя есть эта манера завоевывать внимание, заставить себя слушать - все то же самое перенести на бумагу. У меня нет другого рецепта. Я никогда не писал с черновиками, все, что я писал, я писал набело. Может, это не самый эффективный способ. Может быть, это самый трудный и мучительный способ, но я делаю так. Но самое главное - решиться это сделать и довести до конца. Довести до слова «конец». Я же пришел в журналистику, чтобы научиться писать, как я сам себе говорил: вот я напишу книгу, книгу, которую я напишу (это «Журналист»), про военных переводчиков. И я думал, мне годы понадобятся. Одно дело - писать журналистские тексты, другое - книги. А потом мне повезло, что встретился Валерий Огородников, который и деньгами, и убеждениями заставил меня писать историю, которая называлась «Адвокат». Я несерьезно к этому относился, говорил: "Да я не умею..." Но он положил деньги на стол, говорил, что кино будем снимать. Ну хорошо, я написал главу. "А не мог бы ты диалоги развернуть?" Ну хорошо. И вот он как-то меня втянул, мне потом и самому интересно стало. Но я не был уверен, что это будет интересно кому-то еще. Затем вдруг пришли издатели и сказали: "Давай продолжение", и снова деньги на стол. Дальше поехало-поперло. Поэтому самое главное - решиться и довести это до конца.
- И совсем последний вопрос: о чем ты жалеешь в жизни?
- Вот так вот, глобально, у меня нет ощущения, что я пропустил какие-то повороты. Не той пошел дорогой. Люди, с которыми я расставался… я не жалею об этом, я, может быть, жалею, что не сразу разглядел то, по какой причине пришлось расстаться. Иногда жалею о том, что не туда направлял свою энергию, свои силы, и потом оказывалось, что напрасно это делал. Но горький опыт всегда самый ценный. Мне грех жаловаться. У меня столько экранизаций, столько книг. Но я очень жалею, что от момента задумки до реализации проходит очень много времени. В 1995-м был уже «Адвокат», и только в 2000-м - «Бандитский Петербург». Пять лет, как в песок. Доказывать, пробивать, проталкивать, продавливать, это же огромный срок какой-то. В прошлом году я закончил роман «Если кто меня слышит». Очень серьезные люди очень лестные оценки давали. В рукописи он еще был, когда я права на экранизацию продал. А за год ничего. Никакого подхода к запуску, к работе над сценарием. Это дорогой проект, и мы обсуждаем это с Александром Черняевым, продюсером «НТВ-Кино». Больше года уже прошло. Почему так? Коэффициент полезного действия был бы значительно выше, если бы много энергии не уходило впустую. Много сил приходится тратить на доказывание очевидных, с моей точки зрения, вещей. Вот об этом я жалею очень сильно. Хотя вроде бы: ну ничего ж себе, ну и наглая же ты рожа! Но я точно знаю, что могло бы быть быстрее и эффективнее.
- Ну ты не грусти так.
- Я стараюсь. Потому что это ведь еще не самое печальное в моей жизни.
- В смысле?
- Я, Саш, всегда хотел жениться на богатой. И чтобы она подарила мне розовый "Мерседес". И вот мне уже пятьдесят, а я по-прежнему далек от своей мечты. И я печально грущу.
- Ты это… поосторожнее. Мечты иногда сбываются. Ты не шути так.
- А ты, стало быть, решил, что я шучу. А мне не до шуток. А еще хочется настоящие шекспировские страсти пережить.
- Какие страсти?
- Шекспировские, Саша. Доподлинные. Встретить, например, реальную Дездемону.
- Кого-кого?
- Дездемону, Саша. Беленькую такую. Я б ее внимательно выслушал, потом употребил бы по назначению, а потом бы с наслаждением задушил. И она бы пищала с трогательным акцентом: «Не надо, не надо, вы все не так поняли!» А я бы мстительно и гулко хохотал и приговаривал: «Как это не надо, очень даже надо!» Все я понял, интриганка ушастая! Какого парня до нервного срыва довела! Достала своей кротостью, агентесса иностранная!»
И вот когда бы я убедился, что дело сделано, что одной Дездемоной уже меньше, я бы пошел к своим товарищам по партии и все бы им рассказал…
- Какой партии?
- Оценить по достоинству точечную ликвидацию отдельно взятой Дездемоны может только одна партия – это «Единая Россия». И вот мои товарищи по партии, они бы меня поняли и не стали бы осуждать.
Они бы сказали: «Ты молодец. Это было непростое, трудное, в чем-то спорное, но по существу верное и, главное, нужное для страны решение. И меня, может быть, даже наградили бы грамотой…
- Подожди… Ты что, в «Единую Россию» вступил?
- Нет, конечно. Я ж Дездемону пока не встретил. Тут дело такое – сначала Дездемона, и только потом – «Единая Россия».
- Все прикалываешься. Смотри, шутки шутками… Знаешь, Оскар Уайльд говорил, Что есть две трагедии на свете – несбывшаяся мечта и сбывшаяся мечта…
- Он был голубой гей, и в свете последних трендов его лживые пророчества на натуральных (хотя и потенциальных) членов «Единой России» совсем не распространяются…
Беседовал
Александр Горшков
© Фонтанка.Ру