Достопримечательности Петербурга в массовом туристическом сознании открыточны. Наши потрошители и Аль Капоне не входят в это меню. Над нами довлеет магия размера: мы загипнотизированы верой в Пушкина, который как бы и поныне знаком с семьей Лариных. А современников, без которых дух места ущербен, не замечаем. Ко Дню города «Фонтанка» создает сценарий человеческого путеводителя.
Первую главку, безусловно о главной першпективе, мы назвали «Невский наизнанку».
Определение Гоголя, назвавшего Невский проспект «всеобщей коммуникацией» Петербурга, и во времена триумфа тандема остается актуальным. Наш город спланирован неуклюже: у главного проспекта нет дублеров. Миновать его, добираясь из одного конца мегаполиса в другой, практически невозможно. Он – главная дорога, соединяющая восток и запад, Охту и Коломну. Невский отделяет север города от юга. Двигаясь в меридиональном направлении, непременно на него натыкаешься. В Петербурге московскому “внутри Садового кольца” соответствует лаконичное «на Невском».
Невский – витрина города-героя, колыбели трех революций, родины вертикали. Здесь полиция, дворники, фасады подкрашены, стекла вымыты. А домам тесно. “TimeOut” в современном понимании отсутствует. На Невском всегда есть куда зайти, на что поглазеть, чем закинуться.
С утра до поздней ночи на Невском людно. Тротуары - подиум, где дефилируют городские красотки и модники. Это променад: семейные прогулки с детьми, демонстрация достопримечательностей приезжим. Невский – клуб, здесь назначают свидания, случайно встречаются в толпе с давно пропавшими из вида приятелями, представляют и представляются.
Невский – торжище. Раньше подковерное, ныне разрешенное. На Невском кавалеры охотятся за дамами и наоборот. Невский - вече. Тут миссионерствуют, разоблачают партократию или жидо-масонский заговор. Здесь, как в Ноевом ковчеге, все представлено и перемешано: анархисты и уголовники, страстные поклонники симфонической музыки и хипстеры.
Невский остается своеобразной социально-топографической зоной свободы. Какие бы указания ни шли из Смольного, «граждане Невского проспекта» находят способы их обойти. Даже при коммунистах они щеголяли в одежде, носить которую категорически не рекомендовалось, читали запрещенные книги, нарушали монополию государства на куплю-продажу, слушали западную музыку, предавались свободной любви, верили в Бога, употребляли наркотики и дружили с иностранцами.
Читатели «Фонтанки» - из тех поколений, кто еще, так или иначе, наслышан о самобытных персонажах времен Советов, не говоря уже о героях буржуазной революции. Мы уважаем высоту Александрийского столпа, но в душе иронично относимся к повествованию гида о точном указании места и времени, где, например, художник Крамской встретил путешественника Пржевальского. По мнению редакции, туристические путеводители застыли в гармонии паузы. Еще немного - и гость окажется перед провинциальной картиной типа «Расскажите, дети, что здесь нарисовано». Скуку изменить можно. Просто надо оглянуться и улыбнуться. Лучше всего на понятное нам прошлое, ведь большинство из нас были советскими людьми.
Если убедили, тогда пройдемте, товарищ.
Березка-Free (Невский, 7/9)
Основанная через три года после полета Юрия Гагарина в космос, «Березка» - первый в послевоенном Ленинграде магазин, торговавший на наличную иностранную валюту. Обладание конвертируемой каралось в СССР как злодейство, подрывающее устои власти. «Атом в руках» - называли ее центровые. Поэтому покупать товары в этом магазине могли только иностранцы.
Продавался советский дефицит (икра, хорошие конфеты, Палех, Булгаков) и набор импорта, напоминающий ассортимент сегодняшнего Duty–Free, - алкоголь, сигареты, трикотаж, парфюмерия. Советского человека, пытавшегося проникнуть в магазин, ожидали неприятности, поэтому обладатель валюты договаривался со знакомым иностранцем, а потом расплачивался с ним за покупки рублями по цене выше официального курса. Такими посредниками становились чаще всего студенты из Африки или стран Ближнего Востока, обучавшиеся в ленинградских вузах.
Конечно же, никто там не мог отказать Эдуарду Хилю, баскетболисту Александру Белову, народным артистам БДТ да и заехавшему сыграть со СКА Валерию Харламову.
Великая кофейная революция (Невский, 7/9). Кафе, как и кофе, в советское время считались буржуазными пережитками. Тратить государственные деньги на импорт кофейных зерен - расточительство. Между тем со времен уютных василеостровских немцев именно кофе полагали в Петербурге главным утренним напитком. Так что, в отличие от Москвы – чаевницы, горьковатый вкус в Ленинграде вспоминали ностальгически. При Никите Хрущеве кофе возвращается в бакалею и в общепит. Молодые страны третьего мира начинают обменивать кофейные бобы на советское оружие. Одновременно в СССР издается «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя. Для русского юношества 1960-х годов эта книга стала поворотной. Из нее следовало: молодой человек и правильная барышня могут жить в Ленинграде, как в Париже. Сидеть в кафе. Встречаться там с друзьями. И писать рассказы или стихи за столиком. С чашечкой кофе и сигаретой. А тут Внешторг закупает в дружественной Венгрии выполненные по итальянской лицензии промышленные кофеварки «OMNIA», и они устанавливаются на втором этаже касс Аэрофлота. И в Ленинграде начинается, по выражению мэтра ленинградского литературного самиздата Виктора Кривулина, «Великая кофейная революция». Именно в кассах работала когда-то мама Георгия Полтавченко. Заметная кадровая позиция в те годы – нужные билеты командировочным и отпускникам достать было мудрено. Кстати, это были единственные кассы в СССР, где с 1980 по 1985 год на дверях отсвечивал постовой. Человек с кокардой, конечно, не охранял массивные двери в готическом стиле в духе Северной Италии и не подчеркивал порядок в дни Московской Олимпиады, как тогда решили. Об истинных причинах знало лишь жулье и местные милиционеры – весной 1980 года дважды в течение недели тут у начальника территориального отделения милиции карманники вынули портмоне. Изменение в схеме постов было вызвано его истерикой. Левое крыло (Невский, 8) Здесь продавались авторские изделия ленинградских художников. В городе сосуществовали Академия художеств, Мухинское и Серовское училища, художественные факультеты в Театральном и Педагогическом институтах, поэтому конкуренция на артрынке была высокой. Спрос подстегивался тем, что продукция в других магазинах была массовой, тиражной, а в «Лавке художников» все предметы – уникальны. В лавке всегда толпились те, кто хотел сделать необычный подарок на день рождения или купить своей даме оригинальное украшение. Курительная трубка ручной работы стоила 5 рублей, эстамп Каплана – 30, примерно столько же – серебряный браслет. Масло в духе «Бубнового валета» уходило за сотню. Мэтры соцреализма там не котировались; это были неплохие работы представителей «левого крыла». Если бы Церетели жил не в Тбилиси, а в Ленинграде, его работы непременно продавались бы именно здесь.
"Смерть мужьям" (Невский, 12) Самое элитарное в Ленинграде ателье мод, специализировавшееся на изготовлении женского трикотажа. В городе было известно как “Смерть мужьям”: цена заказа – средняя зарплата рядового инженера. Шили костюмы, платья, женское бельё из вискозного и ацетатного полотна. Модели разрабатывали мастера, закончившие Мухинское училище, знавшие тенденции мировой моды. Производственный план (50 тысяч изделий в год) чем дальше, тем больше уступал имеющемуся платежеспособному спросу. Поэтому к приемщице стояла многодневная очередь с записью. Основной контингент – торговые работники, жены профессуры, генералитета, директорского корпуса. Преимущество имели постоянные клиентки или дамы со связями. Пройдет много лет, и Валентина Матвиенко, мимо которой в ее комсомольскую юность прошуршало это великолепие, отомстит прошлому своей екатерининской коллекцией нарядов.
"Капля крови" (Невский, 15) Кафе «Дружба»: смешанная публика - научные сотрудники академических НИИ Васильевского острова, преподаватели и студенты Университета, гости города, которых кормят ”организованно”, мажоры с девицами и деньгами, вынутыми из папиного пиджака. Кухня ужасна, атмосфера относительно приличная. А над кафе размещался кинотеатр «Баррикада». Если в прокате не было не нуждающегося в представлении Чингачкука, зазывали прохожих лукаво. Так, однажды у входа появился кусок ватмана. «Капля крови» - так необычно по тем нравам звучала на нем картина. После киносеанса о том, как лучший волейболист мира Вячеслав Зайцев сдает на отлично экзамены в институт, зрителям продемонстрировали фильм «Капля в море», производства Непала, 1958 год. В этом же здании в конце ХIХ века располагалось и Благородное собрание. Содержание в нем категорически противоречило названию: танцы, белошвейки, кутеж, хитрецы. С разгула тогда была совершена одна из первых петербургских расчлененок: заехавшего пофартить заманили на Спасскую улицу, отравили фотографическим закрепителем, потом все же огрели утюгом, расчленили и в чемодане отослали домой – в Москву. Все же в Питере до 90-х плохо умели убивать. По методу это убийство явилось предвосхищением столь же неуклюжей расправы над Гришкой Распутиным. Горчица бесплатно (Невский, 15/59) Советский аналог ”Макдоналдса”. В этой котлетной ели, стоя за круглыми столиками со столешницами искусственного мрамора. Огромные черного цвета круглые котлеты с пылу с жару, горчица бесплатно, бочковой кофе с молоком. Посещалась для быстрого перекуса разнообразной публикой – студентами расположенного неподалеку Ленинградского электротехнического института связи имени Бонч–Бруевича (в просторечии - Бонча), таксистами, джентльменами, совершавшими по Невскому променад. Здесь карманники заканчивали свой рейд по Невскому и пересекались за соседними столиками с операми, которые пытались их словить и порой ловили. - Гляжу, казенные калоши вам жмут. Подошвы-то до дыр сносили, пока за нами шныряете, – язвил вор, стараясь не согнуть алюминиевую вилку о котлету.
- Будешь скалиться - нахалку навяжу, – так легавый грозился засунуть будущий скинутый кошель при задержании обратно за шиворот карманнику. Перекусив, легендарный опер Витя Андреев и вор в законе Берла, похороненный в 90-е годы на Еврейском кладбище рядом с могилой родителей Ильи Клебанова, продолжают свою бесконечную игру в пятнашки. Сегодня в котлетной торгуют самыми дорогими телефонами в мире. Брокгауз и Алиса (Невский, 16) Самый дорогой антикварно-букинистический магазин города. Старопечатные издания, французские книги из чудом сохранившихся дворянских библиотек, Брокгауз и Эфрон. Покупатели – статусные ленинградские собиратели и зажиточные москвичи. Обязательная точка ежедневного променада городского библиофила. Заходят скорее посмотреть, чем купить. Директор - Эрнст Витальевич Гросс, готическую даму-товароведа зовут Алиса.
Литературное (Невский, 18) Можно неделями рассказывать, как десятилетиями в «Литературном кафе» выступали и выступают поэты и певцы. Можно, но мы так устроены, что запоминается другое. Например, как именно здесь Петр Чайковский хватанул стакан с холерным вибрионом. "Минутка" (Невский, 20) Вкуснейшие в СССР пирожки по 6 – 11 копеек с разными наполнителями: с мясом, с рыбой, с черникой, с морковкой, с рисом и яйцами, выпечные и жареные, яйцо в тесте, бульон в стакане, чай, кофе. Жанр пирожковой (как и пышечной) - специфически ленинградский. Пирожковые есть на улице Дзержинского (она же – Гороховая), на углу Садовой и Дзержинского, в Коломне, на площади Тургенева, на Лиговке, недалеко от Московского вокзала, на Садовой, напротив «Пассажа», на Загородном проспекте. «Минутка» - главная пирожковая города. Также это была важная наблюдательная точка обстрела фарцовщиков. Попивая бочковой кофе, подледные дельцы украдкой всматривались в панораму Невского. Мимо окон проплывали туристы из-за бугра. В этом же здании поныне существуют и остатки от магазина «Военторг». До и сразу после революции в помещении был недурной обувной магазин. Здесь во время примерки знаменитый налетчик Ленька Пантелеев нарвался на засаду, застрелил начальника отделения, был скручен, после чего бежал из «Крестов», воспользовавшись услугой эсера-охранника. Эта новелла доходчиво представлена в советском сериале «Рожденные революцией».
"Рыба" (Невский, 21) В лучшие времена это был лучший рыбный в городе – здесь можно было купить карпа, осетра, семгу, икру красную и черную, в магазине стояли аквариумы с живой рыбой. Однако к концу семидесятых дефицит и это место не обошел стороной, аквариумы убрали, рыбу стали продавать попроще и, в основном замороженную. Окончательное решение данного рыбного вопроса произошло в майские праздники 2005 года, когда рейдеры выгнали красного директора с диссидентской фамилией Даниэль. Чуть позже за это был осужден известный сухопутный пират по прозвищу Медведь, но дарами моря с тех пор там не пахнет. КБ подшивок (Невский, 21) «Ленинградский дом моделей одежды» - своеобразное КБ по конструированию коллекций для советской швейной промышленности, основан в 1944 году. Лучшие в городе модельеры, искусствоведы, конструкторы, швеи, вышивальщицы. Роскошная библиотека с подшивками западных модных журналов, книги по истории костюма на основных европейских языках. Здесь, вообще говоря, не шили, но было небольшое экспериментальное производство. Образцы расходились между сотрудниками Дома моделей и избранными, среди которых была, например, Эдита Пьеха. Когда дамы, работавшие в Доме моделей, выходили в шесть вечера на Невский, это было шоу для посвященных: такого количества стильных женщин в одном месте в Ленинграде не было. Витрины Дома моделей представляли собой актуальный модный журнал, глядя на который городские модницы следили за тенденциями мирового «от кутюр».
Фабрика красоты (Невский, 22) Во дворе Петеркирхе (в то время в главном лютеранском храме города находился бассейн) располагалась самая модная женская парикмахерская. Работавшая там парикмахер Галина Гребень вспоминает: «В шестьдесят восьмом году открылся Невский, 22, – это так называемая фабрика красоты, где работали шестьдесят мастеров, по тридцать мастеров в смену, не считая маникюр и педикюр, то есть тридцать человек стояли в зале. Был огромный зал больше ста метров, и был зал для конкурсных мастеров маленький, там я стояла направо в конце зала». А еще правее был балкончик на улицу Желябова – человека, всю жизнь бросавшего бомбы.
"Лягушатник" (Невский, 22) В конце 1830-х годов швейцарский кондитер по имени Доменик решил открыть в России первое кафе. Заведений подобного рода в империи прежде не существовало, поэтому для открытия кафе в доме лютеранской церкви Петра и Павла на Невском проспекте потребовался специальный закон, подписанный Николаем I. До революции «Доменик» славился шахматными и шашечными турнирами, с мороза водочкой под кулебяку, не всегда почтенной публикой. Там играли гении Чигорин с Алехиным. Перед Второй мировой войной здесь открыли мороженицу, меблированную ленинградским заводом "Интурист" в “большом“ стиле. Зеленые плюшевые диваны, по цвету ассоциирующиеся с кожей земноводных, дали ему народное название «Лягушатник». Кафе открывалось в двенадцать часов. В "Лягушатнике" было удобно сидеть и читать, в этом кафе всегда было чисто и светло, а потому туда ходили даже люди, на дух не переносящие мороженого. Посетители – студенты, дамы, интеллигентные семьи с детьми. "Кавказ" (Невский, 25) Пристойное и дорогое двухэтажное заведение. Строгий фейс-контроль. Знатные иностранцы, расторговавшиеся гости с Кавказа, воры в законе, банкеты новоиспеченных докторантов, юбилеи значительных лиц. Хороший выбор грузинских вин, забытое слово «Хванчкара», полный ассортимент кавказской кухни, знаменитый шашлык по-карски, подававшийся с живым огнем. За углом находился бар от этого же заведения. В подпольном мире – «Кавказ». Это уже другая история. Это даже не столько бар, сколько и территория, близкая к подходу к нему. Здесь опасно. Вольготно чувствуют себя лишь фартовые и пиковые. Быстрая реакция, лютые взгляды, толкование цены взятки на Львовской таможне, планирование кидка польских валютчиков, спор за долю с ночного куша. С ними не пропадешь, но горя хватишь. Здесь начинал свою карьеру будущий петербургский миллиардер Сергей Васильев. Он пережил несколько покушений, в том числе последнее – от Владимира Кумарина, когда в 2007 году в кортеж Васильева на Левашовском проспекте били с двух "калашей". О тех временах лучше всего может рассказать, как ни странно, рядом стоящая фигура героя войны 1812 года. Мало кто сегодня помнит ту присказку: «Получишь долю с Барклай де Толли».
"Очки"
Огромное заведение вдоль канала Грибоедова, напротив Казанского собора. Городское название, "Очки", имело два объяснения: на углу с Невским находился одноименный магазин, да и в самом баре что-то напоминало очки - двери на пружинах, огромные окна. Но были и другие топонимы: "Нью-Йорк", "Конюшня" (зал был поделен деревянными перегородками на отдельные стойла). Место привлекательное, модное, но скорее транзитное – без постоянного ядра посетителей. Легенды Невского проспекта запечатлели здесь Гену Петрова – также нынешнего миллиардера, пострадавшего несколько лет назад от знаменитого испанского судьи Бальтасара Гарсона, инициирующего дело о «русской мафии» под условным названием «Тройка». А тогда только освободившийся из колонии Гена промышлял покровительством мелких спекулянтов и, до тех пор, пока не стал крутить наперстки на Некрасовском рынке вместе с Кумариным, не всегда мог позволить себе махнуть на такси до дома. Не исключено, что Генин успех основывается на старой доброй прибаутке мошенников с Невского: «Кто глазки пучит – ничего не получит». "Климат" В сущности, самый оживленный перекресток на Невском — его пересечение с каналом Грибоедова. Выход из станции метро «Невский проспект» здесь прикрыт открытой аркадой. На местном арго это место называется «Климат». Безусая юность, которой не по карману кафе Невского, проводит на этом относительно теплом и защищенном от снега пятачке вечера и ночи. И здесь, конечно, встречались деловые люди ушедшей эпохи. Так, когда-то гремевший валютчик Сергей Медведев, прозванный за свой характер Лютым, вспоминает: «В день собирались десятки тысяч долларов, отдавались пшекам, они тащили через порт контрабанду в тысячи джинсов, а мусорам платили копейки – они не понимали масштабов. Тут же можно было наткнуться на Бродского или Довлатова. У них никогда денег не было. Мы их не читали, а коньяком угощали». Сегодня именно здесь наиболее опасно. Но лишь для кошельков: толчея в часы пик буквально создала водопой для щипачей. Шайки Монгола и Мирзы боятся лишь сыщика Максима Вайсберга. Ему осталось еще лет десять до статуса легенды карманного имперского сыска. Казань В Казанском соборе – Музей истории религии и атеизма. Первые детские страхи у многих ленинградцев связаны с восковыми фигурами инквизиционной пыточной, разоблачающей пороки католицизма. В аркадах Казанского собора с конца 70-х годов собираются молодые люди, прежде всего студенты Финансово-экономического и Педагогического институтов. Здесь впервые в городе возникает мода на «травку», которую желающие расширить сознание привозят из Чуйской долины. Найденный в кармане гашиш стопроцентно ведет на зону, но ленинградская милиция медленно «врубалась» и долго не унюхивала запах запрещенных веществ. "Европа" Ныне наряду с «Асторией» гранд-отель «Европа» – самая роскошная городская гостиница; подавляющее большинство постояльцев – московские VIP-гости и богатые иностранцы. До революции сюда редко заглядывали вельможи, за исключением дяди Николая Второго - Сергея Александровича. Он был падок на голубизну и искал провинциальных партнеров, пока его в Москве не убил Каляев. Там толкались так называемые биржевые зайцы – специалисты по безнадежным делам, как сейчас бы сказали – по «эйч-ару». Они зарабатывали на приезжих коммивояжерах, которым надо было подсластить чиновников, пропихнуть закупку. Редкий вечер обходился без пугающего своим пьянством автора драмы «Псковитянка» Льва Мея. В советское время «Европейская» находилась под постоянным присмотром КГБ. Рестораны «Садко» и «Крыша», некогда излюбленные места ленинградской поэтической и художественной богемы в брежневские времена, доступны только спецконтингенту – народным артистам, генералам, заморским гостям, преступным авторитетам и путанам. Там вечно буянил дедушка русского рэкета Владимир Феоктистов; вместе с ним столовался студент Педиатрического института Михаил Мирилашвили; известный налетчик на подпольных «кореек», а ныне владелец сети столичных спортивных магазинов Юра Рэй; виртуозный картежный шулер, банкующий ныне лондонскими активами, Ося Шур. Конечно же, во времена мажорки не обидел своим посещением эту точку общепита и современный банкир Олег Тиньков. Единственный сегмент гостиницы, доступный горожанам, – кафетерий, выходящий на площадь Искусств. В отличие от «Сайгона», это фешенебельное место, где встречаются после Русского Музея или перед филармонией. Коньячок, эспрессо, бутерброд с твердокопченой колбасой, пирожное александровское. А вокруг закручивалась нон-стоп воронка интересов и страстей – жулики всех мастей, девицы любого размера. Перед гражданином обыкновенным вставала в рост ливрея швейцара, надетая на тело отставника из органов, и шлагбаум закрывался, а господина центрового пропускали с придыханием. Место было жирное: если начальник ГУВД Леноблгорисполкомов получал в месяц рублей так под 400, то сержант 27-го отделения милиции Куйбышевского РУВД, чей пост был возле входа в отель, за смену поднимал под сотню. За это он всегда смотрел на город по-петербургски – на пару метров выше голов прохожих. Скопом расступались лишь перед одной фигурой – Кисой - артистом Сергеем Филлиповым, ходившим по этим местам вечно в длинном темно-синем пальто и всегда подшофе. В перестройку самым ярким, скорее всего, был Александр Невзоров. Его «рафик» с телекамерой часто был припаркован рядом, и «рафику» порой за 600-секундные репортажи о жизни фарцовщиков кололи шины. Конечно же, грех не встать прямо на углу Невского и Михайловской (бывшей улицей не самого плохого соцреалиста Исаака Бродского). Там находился газетный киоск – единственный, где продавалась тамошняя пресса. Порой в этом киоске покупал The New Yorker будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский и узнавал, как же все-таки сыграл «Арсенал».
Женский туалет на Думской Женский туалет – место, где встречались валютные проститутки, которых тогда еще не называли путанами. Здесь они продавали или выменивали полученные у иностранцев шмотки, обменивались свежими новостями о конъюнктуре рынка и делили сферы влияния, чтобы к вечеру отправиться в интуристовские рестораны. В 90-е это было единственным местом, куда не совалась братва. Универмаг № 1 Крупнейший ленинградский универмаг, на четырех линиях которого – Невской, Садовой, Перинной и Зеркальной, – торговали всем, что в советское время называлось промтовары. В огромном универмаге всегда что-нибудь «выкидывали», то колготки, то финские костюмы, то тетрадки эстонского производства. Вечная толпа, нервные очереди. Отдельный сегмент, недоступный для простых смертных, – так называемая Голубая гостиная, куда пускают по специальным разрешениям. Вот что рассказывает о нем тогдашний директор Гостиного двора госпожа Тушакова: «Это был достаточно большой зал, в котором были представлены все наименования товаров. Естественно, в основном это были дефицитные товары, и вот конкретно работники, дипломаты имели пропуск в этот зал. По звонку они приезжали, и специальный коллектив их обслуживал. Доступ простых работников или работников универмага туда был, естественно, запрещен. Курировал непосредственно Бокин Геннадий Александрович, который был в те времена секретарем обкома партии, и Ходарев по линии исполкома. Естественно, люди, приравненные к их кругам, тоже подлежали обслуживанию». Галера Галера в Питере была всегда. По крайней мере, так думали уже в 60-х годах. И всегда власть с ней боролась. Вообще борьба с черным рынком и спекуляцией в СССР была сродни с борьбой с пьянством. Сегодня принцип галерки остался. Но наоборот. Сегодняшняя галерка – это Сенная площадь и рынок «Юнона». Но, как говорят блатные, «уже не то пальто». На Сенную, как в черную дыру, последние двадцать пять лет уходит ворованное, отобранное наркоманами. Этими зомби буржуазного города. На ленинградской Галерке, как из калейдоскопа, разбрасывалось по шкафам советских людей вожделенное: импортные шмотки, не нашенские сигареты. То есть предметы абсолютной роскоши. Партийные бонзы также все это считали за роскошь, носили, жрали, «сундучили в одну харю». Галера была жерлом вулкана. Вокруг по Невскому, местам экскурсионного обслуживания (Стрелка, Петропавловка, площадь Диктатуры, Исаакий), крутились сотни фарцовщиков, валютчиков, ломщиков, воров. Галерный люд имел свой внешний вид, свой язык. Это была непростая жизнь. Рисковая. Не как на воркутинских шахтах, конечно, но уехать в «столыпине» можно было всегда и в любой момент. Язык Галерки зависел от внешних факторов. Сильны были скандинавские вкрапления в 70-х годах: валюта – чухонка, куртка – такешник (от таки). Затем пришла итальянская волна: 100 рублей – ченто. Баксы были всегда. Одевалась Галерка не в свое. В этом была ее схожесть с советскими руководителями. Галерка, как и они, убеждали в качественности своего товара, но носили одежду на порядок лучше. Фарцовщики и жулики никогда не носили то, что продавалось на Галере. На Гостинке втюхивали «Ранглер» за 180 рэ. А сами брали у финнов «Ли Купер», «Вярик», «Сеппеле». Возили водители автобусов, дальнобойщики. Импорт на Галере был для провинциалов. Для тех, кто в Норильске зашибает деньгу. «Мальборо» стоило три рубля, ночью пять. Но обязательно в мягких пачках. «Парламент», «Милд Севен», «Данхил», «Кэмэл» в жестких. Кроме самопала, который поставляли цеховики, шмотки брали у поляков, румын. Любопытно, что никто на Галере не спекулировал западной музыкой. Она не приносила быстрой прибыли. А хотелось быстро и все сразу. Как Остапу Бендеру. Но, в отличие от него, имели 400 способов нечестного отъема денег. Большинство болело центром. Это была фобия, накопительство. Мечтали нахряпать на всю жизнь. А тратили на отдых. Гуляли от пуза. И все спускали. Если лозунгом газеты «Правда» было «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», то ухмылкой центровых стала фраза, не утратившая высшее метафорическое значение и сейчас: «Кто понял жизнь, работу бросил». "Север" (Невский, 44) Существовавшее с довоенных времен главное ленинградское кафе «Норд» в связи с борьбой с космополитизмом в конце 1940-х было переименовано в «Север». Окончательный облик приобрело в 1970-е годы. Это огромный зал под цилиндрическим сводом, который шел от Невского до улицы Ракова (нынешняя Итальянская). Традиционно это было интеллигентное место для семейных выходов. Для нескольких поколений ленинградских детей из интеллигентных семей – первое кафе в жизни. Меню с восхитительными названиями – «профитроли в шоколадном соусе», «мороженое лакомка». Кафе было знаменито кондитерским цехом. Москвич или провинциал непременно привозил из Ленинграда торт из «Севера» с белым медведем на коробке. Интеллигентные дамы непременно заходили сюда перед театром и филармонией, чтобы полакомиться местными пирожными и купить гостинцы домой. Пили в основном сухие вина и шампанское. К концу 70-х обстановка резко меняется, из салонного кафе «Север» превращается в кабак с сомнительной публикой – фарцовщиками, проститутками, мажорами. У подъезда демонстративно играют в утраченную ныне игру шмен (азартный подсчет комбинации цифр на купюрах друг друга) . "Нева" (Невский, 46) "Центрее" ресторана не существовало. На дверях молодые мастера спорта, способные незаметным движением руки заставить осесть нетактичного посетителя. Одним словом – динамовская школа бокса. Знатоки того мира хорошо помнят боксера Краева. Сегодня он казачий атаман, а тогда мимо него без пятерки в лапу зайти было реально лишь тем, кто выступал с ним или против него на ринге из «Локомотива» или «Водника». Мраморная широченная лестница вела наверх, а там работали самые пронырливые официанты в мире. Они имели черную икру для интуриста, и у каждого был списочек телефонов полногрудых девиц западного пошибу. Один из халдеев впоследствии получит прозвище Бегемот, начнет жить с игры, будет мастерски играть на бильярде, и в начале 90-х за четыре дня беспросветной катки поднимет 400 тысяч долларов. Когда-то сюда захаживали кумиры театра и кино. Горбачев, Стржельчик, Копелян, Лавров. Потом наступили на нравы девяностые, и весь расцвет бандитизма был представлен именно здесь. За столами, грядками, повзводно сидели «тамбовские», «малышевские», «воркутинские», «пермские». Трус не играет в хоккей – философский мотив тех дней. Тогда они братались и пугали нормальных людей гоготом. Тогда они еще не знали о себе многого. Потом достали пистолеты и все умерли. Смешная ныне вербальная конструкция: «А если чо, как?» – «Тогда скорбим вместе» – воспринималась в те дни серьезно. Сегодня здесь «Парк культуры и отдыха». При всем уважении к Ивану Арцишевскому, читающему в этом "Буквоеде" лекции по светскому этикету, он не сможет объяснить, чем отличается глагол «отвечать» от «гарантировать». "Баку" (Садовая, 12) Основан был как памятник дружбе между ленинградцами и азербайджанским народом и подчинялся не ленинградскому тресту ресторанов и кафе, а бакинскому руководству. Ресторан дорогой, запьянцовский и бурный. Именно за драку в этом ресторане с применением ножа получил срок главный бандит 70–80-х Владимир Феоктистов. Курилка Публички Специфика этого места и само его существование объясняются тем, что в залах и коридорах Публичной библиотеки нельзя громко разговаривать. Тот, кто хочет поговорить или покурить, должен выйти из помещений для занятий. Для таких людей и была предназначена курилка. Это небольшая комната, единственной мебелью в которой были длинные скамьи; оба окна никогда не мылись и были совершенно закопчены. Уставший от книг посетитель мог зайти в курилку и отдохнуть в компании таких же уставших читателей. Завсегдатай Публички почти всегда мог встретить в курилке одного или нескольких знакомых, но специально встречи там не назначали. Теснота курилки не давала возможности уединиться для разговора, и основной темой бесед были научные проблемы, над которыми работали говорившие. Такие разговоры велись в полный голос; гораздо тише обсуждали политические проблемы. Несмотря на это, разговоры на "скользкие" темы все же велись в курилке, как велись они почти всюду, но в курилке так и не сформировались кружки или группы людей с одинаковыми взглядами: политический разговор в курилке обычно был пересказом и обсуждением слышанного по "Голосу Америки" или "Радио Свобода". После 1968 года люди стали осторожнее, но не прекратили беседы на запретные и полузапретные темы. Людей, про которых было точно известно, что они сотрудничают с "органами", в курилке не было, хотя были люди, разговор с которыми на "вольные" темы не рекомендовался. Абсурд ситуации состоял в том, что в Публичной библиотеке постоянно дежурило несколько сотрудников КГБ, которые должны были вести наружное наблюдение за иностранцами и неблагонадежными внутри библиотеки. Эти люди имели специальное помещение для отдыха на первом этаже – комнату 123. "Топтуны" прилежно следили и слушали в читальных залах, но по правилам наружного наблюдения, сохранившимся еще со времен борьбы Охранного отделения с народовольцами, филер не мог подходить к объекту слишком близко: топтуны не имели права заходить в курилку. "Ступеньки" (Невский, 54) Мороженица, три ступеньки вниз, в полуподвал с располневшими официантками и сифонами с газводой. Фешенебельный предшественник современной рюмочной. Морские офицеры смешивают коньяк с советским шампанским. Половина стакана коньяка, половина шампанского – называется коктейль «Гвардейский», в обратной последовательности – «Балтийский». Именно здесь отдыхали душой после радиотрансляций с их непременными упоминаниями надоев и ковок золотые голоса ленинградского эфира Ростислав Широких и статный красавец Виктор Набутов. А мимо проплывает режиссер Николай Акимов, вышедший из театра со своей новой поклонницей. "Катькин садик" С XIX века – место встречи геев Северной столицы. При советской власти однополая любовь считалась уголовным преступлением, поэтому представители голубого Ленинграда не афишировали свои склонности и узнавали друг друга в толпе благодаря особой системе тайных знаков. "Катькин садик" – это еще и мир игры. Вечные шахматисты, шашисты. Игра только на деньги. Там бывал в свою бытность кандидатом в мастера спорта по шахматам и федеральный ныне критик Виктор Топоров. Порой, еще до лишения гражданства СССР, проходя мимо профессиональных шахматистов, скрывающих свое мастерство и обыгрывающих простаков на трешку, гроссмейстер Виктор Корчной останавливался: «Завтра я поставлю вопрос - вы позор шахматного цеха». Главная задача – сделать так, чтобы клиент проиграл в удовольствие. Как говорили, обкатать любого можно, пятерку выцыганишь, потом пищать будут. В очаровании садика нежились шахматисты, книжники, педерасты, но первым все же был шустрила. А вдоль ограды напротив Александринки в такси с заезжими теневыми купцами краплеными картами «шпилили» блатные. «Купите газету «Труд», там скажут, где деньги растут», «Денег нет – читай газету» - этими словами они провожали растерянных, облапошенных чудаков. Отдельная лавка (Невский, 66)
Книжный магазин с небольшим антикварным отделом. Ассортимент Лавки писателя не слишком отличается от других заведений подобного рода: все сколько-нибудь дефицитное - или под прилавком, или покупается на так называемые макулатурные талоны. Отличие Лавки писателей – отдельная, закрытая для рядовых посетителей комната, где члены Союза писателей и их ближайшие родственники имеют право покупать все, изданное в СССР. В том числе и такой дефицит, как собрания сочинений, книги из серии «Литературные памятники» и «Библиотека поэта», сборники «Английский детектив» или «Турецкий детектив», художественные альбомы. "Гастрит" В конце 30-х годов большевики вознамерились соединить русский размах с американской деловитостью. В Москве и Ленинграде открыли кафе-автоматы, где, бросив определенную сумму денег в монетоприемник, можно было получить бутерброд с сыром. К концу 70-х никаких автоматов уже нет, а вместительная столовка, которую язвительные горожане прозвали «гастритом», все еще удивляет довольно приемлемой пищей по сравнительно невысоким ценам. Славится местная солянка с лимончиком и сосиски с тушеной капустой. Алкоголя нет, попытки разлить и выпить из-под столика яростно пресекаются строгими уборщицами. Перекресток трех Для многих поколений ленинградцев угол Невского, Литейного и Владимирского – место «точек». В 50–60-е именно здесь находился знаменитый «Бродвей». По Невскому разгуливали франты и франтихи поколения Иосифа Бродского, Михаила Барышникова, Сергея Довлатова. Последний часто, прогуливая лекции, выходил с Рубинштейна в домашних шлепанцах и на угловой остановке троллейбуса ждал знакомого встречного, чтобы поболтать, чтобы по чуть-чуть. Он был важной неформальной доминантой. Память места сохранилась и в 70–80-е. Рядом с перекрестком расположилась тогда целая агломерация разнообразных важных для городской молодежи заведений. Это, прежде всего, знаменитый «Сайгон» и прилежащее к нему кафе-мороженица, окрещенное недобрым Виктором Топоровым «придатком». Чуть дальше в сторону «Владимирской» - буйный бар «Жигули», где работал сегодняшний теневой генерал Ленобласти Илья Трабер. Два гастронома на углу по диагонали друг от друга обеспечивали здешних пьяниц 2Солнцедаром" или чернилами под названием портвейн «Узбекистон». Для тех, у кого завелась денежка, – рестораны "Москва", "Невский", "Универсаль" и "Волхов". На участке Невского от Фонтанки до площади Восстания - самая серьезная концентрация кинотеатров в городе. Кофе можно пить не только в "Сайгоне": эспрессо-машины установлены в магазине «Чай. Кофе», в баре ресторана "Невский", носящем народное название "Ольстер", и в кафе "Эльф" на Стремянной. У входа в "Сайгон" вдоль знаменитой «стеночки» (Владимирского проспекта) прогуливаются представители разных поколений андеграунда. Бородатые, сильно пьющие семидесятники и наследующие им «восьмидерасты» - поколение Тимура Новикова, Виктора Цоя, Сергея Бугаева (Африки). Основную часть массовки в конце 70-х – начале 80-х образуют люди хипповской «системы»: хайрастые и с фенечками. Они ждут концерта в Рок-клубе и обязательно пойдут надоедать своему кумиру Борису Гребенщикову, оставляя бесконечные признания в любви в парадной его квартиры на улице Софьи Перовской. И семидесятники, и «восьмидерасты» относятся к хиппи с раздражением, потому что те не работают, все время ищут вписку и сидят на «аске» (от английского слова «ask», то есть по существу просят милостыню). Хиппи так много, что их главное лежбище помещается в садике на углу Стремянной и Дмитровского переулка (у "Эльфа"). "Сайгон" Кафетерий представляет собой коридор, вытянутый вдоль Владимирского, вход прямо с угла. Посетитель входит на некоторое плато, на котором размещается буфет. Это наиболее аристократическая часть кафетерия, где продают коньяк и дорогие бутерброды. Здесь пьют инженеристые дамы в лайковых черных пальто, не чуждые духовности, книжные маклаки из букинистических магазинов Литейного, залетные фарцовщики. И тут же решают свои вопросы глухонемые. Их называли «немцами». От плато идет несколько ступенек вниз, где располагается длинная стойка, за которой установлено 8 венгерских эспрессо-машин. Модно заказывать маленький двойной – 21 копейка. К машинам тянутся змеи очередей. Постоянные посетители имеют привилегию выкрикнуть через головы стоящих в очереди: «Розочка, большой двойной!» К кофе полагалась упаковка из двух кусков железнодорожного рафинада. Кофе пили, стоя за круглыми столиками. Сидели на подоконниках, хотя это и не приветствовалось администрацией. Здесь публика была самой разной, но основу этого компота все-таки составляли студенты и студентки да еще транзитная публика, которая перед тем, как сесть в метро, хотела посмотреть на сайгонских городских клоунов, чудаков и мечтателей. Главное качество посетителя "Сайгона" – это бедность, денег хватает разве что на кофе. Белинский Сегодня модная точка Невского проспекта сместилась на запад, в треугольник от Рубинштейна до угла магистрали и Фонтанки, где кафе «ПИР О.Г.И.», а оттуда можно профланировать и до Конюшенной. Непафосный треугольник хипстеров – совершеннолетних детей обеспеченных родителей, поклонников журнала «Афиша», выпускников академий художеств разного калибра. Внутри этого периметра сегодня знаменит, буквально как Белинский, кинокритик Стас Зельвенский. Его самого можно встретить, все еще холостого, проездом с Каннского фестиваля. В целом там народ безобидный. А вот Серега Шнуров не из этой компании – дальше ирландского паба «Моллис», что на Рубинштейна, не ходок.
"Ольстер" (Невский, 71) И снова в прошлое - кафетерий от ресторана "Невский". И кухня, и публика поизысканнее, чем в "Сайгоне", однако близость вокзала и наличие алкоголя делают это место рискованным. Много кавказцев с Кузнечного рынка, особенно считавшихся тогда богатыми грузин: лайка, «Сейко», гайка и ключи от «Жигулей» на пальце – ищет девушку на вечер. Самый (Невский, 71) "Невский" – это самый большой ресторан Лениграда. Три этажа, три оркестра, никаких иностранцев, публика самая пестрая, до ткачих, мечтающих познакомиться с офицером. Очень часто можно было натолкнуться на доверительное сообщение швейцара: «Гуляет Феоктистов». Невские казармы, как их порой называли, были офисом этого преступного и буйного Есенина 70 – 80-х.
"Универсаль" (Невский, 106) Несколько провинциальный для Невского ресторан, но оформленный художниками из братской ГДР, еще немного и на отшибе. Центровые туда уже не заглядывают, а залетные с мошной с Московского вокзала его еще не раскусили. Здесь нельзя было натолкнуться на брендов Галерки, не услышать было и пустых разговоров об Экзюпери от девушек с высокими душевными запросами. Место для торгашей из Купчино средней руки. В 90-е – для бандитов, не имеющих представления, что такое настоящий гангстерский стиль. И конечно же, в этой ресторации наш современник, самый яркий историк Лев Лурье, пропивал свою зарплату школьного учителя, заказывая слабать «семь-сорок». Когда деньги стремились к нулю, он довольствовался известным двором дома 53, где с Виктором Топоровым они декламировали частушки своего друга: «Ах ты тело, мое тело, тело цвета белого. Много ело, много пило, ничего не делало». А в это время на тротуарах главной стрит комсомольские патрули уже устали бороться со стилягами. А мама ведет за руку будущего мэтра критики Михаила Трофименкова в кинотеатр «Аврора» на декаду итальянского кино.
Сгусток Конечно, это не весь Невский и не все лица. Он, вообще, не только проспект, но и сгусток идеологии в городе, живущем изрядно потрепанным столичным прошлым. По сравнению с 1913 годом никаких особых приобретений: ни выдающегося конструктивизма, ни московского сталинского ампира. Ничего из построенного при большевиках и капиталистах и близко не приближается к Смольному собору или ансамблям Росси. Присущее нам горделиво-горькое сознание минувшего величия особенно ярко вспыхивает именно на Невском. От Адмиралтейства до площади Восстания - всего три советских сооружения: школа с напоминающей о блокаде надписью «Эта сторона улицы особенно опасна при артобстреле”, Куйбышевский райком партии на углу Фонтанки (в войну старое здание разрушила бомба) и наземный павильон станции метро «Площадь Восстания». Невский застыл в эпохе молодого Мандельштама: большинство домов или построено, или перестроено в три последних романовских царствования, когда «все, что было в городе праздного и выхолощенного, медленно двигалось туда и обратно по тротуарам, раскланиваясь и пересмеиваясь: звяк шпор, французская и английская речь, живая выставка магазина и жокей-клуба». Перспективы вдоль Мойки, канала Грибоедова и Фонтанки. Барокко Аничкова и Строгановского дворцов, ампир Александринского театра, французистый модерн Дома книги и Елисеевского магазина. Вот тут как раз не надо быть ни эстетом, ни краеведом: никаких сомнительных данных, все безусловно. P. S. Если вы обладаете фотографиями, документами и воспоминаниями прошлого нашего города в той же интонации, что написана статья, – присылайте, рассказывайте. Хватит сил – можно будет создать полноценный путеводитель, где вы станете соавторами. Спасибо.
Евгений Вышенков, «Фонтанка.ру»
Конечно же, никто там не мог отказать Эдуарду Хилю, баскетболисту Александру Белову, народным артистам БДТ да и заехавшему сыграть со СКА Валерию Харламову.
Великая кофейная революция (Невский, 7/9). Кафе, как и кофе, в советское время считались буржуазными пережитками. Тратить государственные деньги на импорт кофейных зерен - расточительство. Между тем со времен уютных василеостровских немцев именно кофе полагали в Петербурге главным утренним напитком. Так что, в отличие от Москвы – чаевницы, горьковатый вкус в Ленинграде вспоминали ностальгически. При Никите Хрущеве кофе возвращается в бакалею и в общепит. Молодые страны третьего мира начинают обменивать кофейные бобы на советское оружие. Одновременно в СССР издается «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя. Для русского юношества 1960-х годов эта книга стала поворотной. Из нее следовало: молодой человек и правильная барышня могут жить в Ленинграде, как в Париже. Сидеть в кафе. Встречаться там с друзьями. И писать рассказы или стихи за столиком. С чашечкой кофе и сигаретой. А тут Внешторг закупает в дружественной Венгрии выполненные по итальянской лицензии промышленные кофеварки «OMNIA», и они устанавливаются на втором этаже касс Аэрофлота. И в Ленинграде начинается, по выражению мэтра ленинградского литературного самиздата Виктора Кривулина, «Великая кофейная революция». Именно в кассах работала когда-то мама Георгия Полтавченко. Заметная кадровая позиция в те годы – нужные билеты командировочным и отпускникам достать было мудрено. Кстати, это были единственные кассы в СССР, где с 1980 по 1985 год на дверях отсвечивал постовой. Человек с кокардой, конечно, не охранял массивные двери в готическом стиле в духе Северной Италии и не подчеркивал порядок в дни Московской Олимпиады, как тогда решили. Об истинных причинах знало лишь жулье и местные милиционеры – весной 1980 года дважды в течение недели тут у начальника территориального отделения милиции карманники вынули портмоне. Изменение в схеме постов было вызвано его истерикой. Левое крыло (Невский, 8) Здесь продавались авторские изделия ленинградских художников. В городе сосуществовали Академия художеств, Мухинское и Серовское училища, художественные факультеты в Театральном и Педагогическом институтах, поэтому конкуренция на артрынке была высокой. Спрос подстегивался тем, что продукция в других магазинах была массовой, тиражной, а в «Лавке художников» все предметы – уникальны. В лавке всегда толпились те, кто хотел сделать необычный подарок на день рождения или купить своей даме оригинальное украшение. Курительная трубка ручной работы стоила 5 рублей, эстамп Каплана – 30, примерно столько же – серебряный браслет. Масло в духе «Бубнового валета» уходило за сотню. Мэтры соцреализма там не котировались; это были неплохие работы представителей «левого крыла». Если бы Церетели жил не в Тбилиси, а в Ленинграде, его работы непременно продавались бы именно здесь.
"Смерть мужьям" (Невский, 12) Самое элитарное в Ленинграде ателье мод, специализировавшееся на изготовлении женского трикотажа. В городе было известно как “Смерть мужьям”: цена заказа – средняя зарплата рядового инженера. Шили костюмы, платья, женское бельё из вискозного и ацетатного полотна. Модели разрабатывали мастера, закончившие Мухинское училище, знавшие тенденции мировой моды. Производственный план (50 тысяч изделий в год) чем дальше, тем больше уступал имеющемуся платежеспособному спросу. Поэтому к приемщице стояла многодневная очередь с записью. Основной контингент – торговые работники, жены профессуры, генералитета, директорского корпуса. Преимущество имели постоянные клиентки или дамы со связями. Пройдет много лет, и Валентина Матвиенко, мимо которой в ее комсомольскую юность прошуршало это великолепие, отомстит прошлому своей екатерининской коллекцией нарядов.
"Капля крови" (Невский, 15) Кафе «Дружба»: смешанная публика - научные сотрудники академических НИИ Васильевского острова, преподаватели и студенты Университета, гости города, которых кормят ”организованно”, мажоры с девицами и деньгами, вынутыми из папиного пиджака. Кухня ужасна, атмосфера относительно приличная. А над кафе размещался кинотеатр «Баррикада». Если в прокате не было не нуждающегося в представлении Чингачкука, зазывали прохожих лукаво. Так, однажды у входа появился кусок ватмана. «Капля крови» - так необычно по тем нравам звучала на нем картина. После киносеанса о том, как лучший волейболист мира Вячеслав Зайцев сдает на отлично экзамены в институт, зрителям продемонстрировали фильм «Капля в море», производства Непала, 1958 год. В этом же здании в конце ХIХ века располагалось и Благородное собрание. Содержание в нем категорически противоречило названию: танцы, белошвейки, кутеж, хитрецы. С разгула тогда была совершена одна из первых петербургских расчлененок: заехавшего пофартить заманили на Спасскую улицу, отравили фотографическим закрепителем, потом все же огрели утюгом, расчленили и в чемодане отослали домой – в Москву. Все же в Питере до 90-х плохо умели убивать. По методу это убийство явилось предвосхищением столь же неуклюжей расправы над Гришкой Распутиным. Горчица бесплатно (Невский, 15/59) Советский аналог ”Макдоналдса”. В этой котлетной ели, стоя за круглыми столиками со столешницами искусственного мрамора. Огромные черного цвета круглые котлеты с пылу с жару, горчица бесплатно, бочковой кофе с молоком. Посещалась для быстрого перекуса разнообразной публикой – студентами расположенного неподалеку Ленинградского электротехнического института связи имени Бонч–Бруевича (в просторечии - Бонча), таксистами, джентльменами, совершавшими по Невскому променад. Здесь карманники заканчивали свой рейд по Невскому и пересекались за соседними столиками с операми, которые пытались их словить и порой ловили. - Гляжу, казенные калоши вам жмут. Подошвы-то до дыр сносили, пока за нами шныряете, – язвил вор, стараясь не согнуть алюминиевую вилку о котлету.
- Будешь скалиться - нахалку навяжу, – так легавый грозился засунуть будущий скинутый кошель при задержании обратно за шиворот карманнику. Перекусив, легендарный опер Витя Андреев и вор в законе Берла, похороненный в 90-е годы на Еврейском кладбище рядом с могилой родителей Ильи Клебанова, продолжают свою бесконечную игру в пятнашки. Сегодня в котлетной торгуют самыми дорогими телефонами в мире. Брокгауз и Алиса (Невский, 16) Самый дорогой антикварно-букинистический магазин города. Старопечатные издания, французские книги из чудом сохранившихся дворянских библиотек, Брокгауз и Эфрон. Покупатели – статусные ленинградские собиратели и зажиточные москвичи. Обязательная точка ежедневного променада городского библиофила. Заходят скорее посмотреть, чем купить. Директор - Эрнст Витальевич Гросс, готическую даму-товароведа зовут Алиса.
Литературное (Невский, 18) Можно неделями рассказывать, как десятилетиями в «Литературном кафе» выступали и выступают поэты и певцы. Можно, но мы так устроены, что запоминается другое. Например, как именно здесь Петр Чайковский хватанул стакан с холерным вибрионом. "Минутка" (Невский, 20) Вкуснейшие в СССР пирожки по 6 – 11 копеек с разными наполнителями: с мясом, с рыбой, с черникой, с морковкой, с рисом и яйцами, выпечные и жареные, яйцо в тесте, бульон в стакане, чай, кофе. Жанр пирожковой (как и пышечной) - специфически ленинградский. Пирожковые есть на улице Дзержинского (она же – Гороховая), на углу Садовой и Дзержинского, в Коломне, на площади Тургенева, на Лиговке, недалеко от Московского вокзала, на Садовой, напротив «Пассажа», на Загородном проспекте. «Минутка» - главная пирожковая города. Также это была важная наблюдательная точка обстрела фарцовщиков. Попивая бочковой кофе, подледные дельцы украдкой всматривались в панораму Невского. Мимо окон проплывали туристы из-за бугра. В этом же здании поныне существуют и остатки от магазина «Военторг». До и сразу после революции в помещении был недурной обувной магазин. Здесь во время примерки знаменитый налетчик Ленька Пантелеев нарвался на засаду, застрелил начальника отделения, был скручен, после чего бежал из «Крестов», воспользовавшись услугой эсера-охранника. Эта новелла доходчиво представлена в советском сериале «Рожденные революцией».
"Рыба" (Невский, 21) В лучшие времена это был лучший рыбный в городе – здесь можно было купить карпа, осетра, семгу, икру красную и черную, в магазине стояли аквариумы с живой рыбой. Однако к концу семидесятых дефицит и это место не обошел стороной, аквариумы убрали, рыбу стали продавать попроще и, в основном замороженную. Окончательное решение данного рыбного вопроса произошло в майские праздники 2005 года, когда рейдеры выгнали красного директора с диссидентской фамилией Даниэль. Чуть позже за это был осужден известный сухопутный пират по прозвищу Медведь, но дарами моря с тех пор там не пахнет. КБ подшивок (Невский, 21) «Ленинградский дом моделей одежды» - своеобразное КБ по конструированию коллекций для советской швейной промышленности, основан в 1944 году. Лучшие в городе модельеры, искусствоведы, конструкторы, швеи, вышивальщицы. Роскошная библиотека с подшивками западных модных журналов, книги по истории костюма на основных европейских языках. Здесь, вообще говоря, не шили, но было небольшое экспериментальное производство. Образцы расходились между сотрудниками Дома моделей и избранными, среди которых была, например, Эдита Пьеха. Когда дамы, работавшие в Доме моделей, выходили в шесть вечера на Невский, это было шоу для посвященных: такого количества стильных женщин в одном месте в Ленинграде не было. Витрины Дома моделей представляли собой актуальный модный журнал, глядя на который городские модницы следили за тенденциями мирового «от кутюр».
Фабрика красоты (Невский, 22) Во дворе Петеркирхе (в то время в главном лютеранском храме города находился бассейн) располагалась самая модная женская парикмахерская. Работавшая там парикмахер Галина Гребень вспоминает: «В шестьдесят восьмом году открылся Невский, 22, – это так называемая фабрика красоты, где работали шестьдесят мастеров, по тридцать мастеров в смену, не считая маникюр и педикюр, то есть тридцать человек стояли в зале. Был огромный зал больше ста метров, и был зал для конкурсных мастеров маленький, там я стояла направо в конце зала». А еще правее был балкончик на улицу Желябова – человека, всю жизнь бросавшего бомбы.
"Лягушатник" (Невский, 22) В конце 1830-х годов швейцарский кондитер по имени Доменик решил открыть в России первое кафе. Заведений подобного рода в империи прежде не существовало, поэтому для открытия кафе в доме лютеранской церкви Петра и Павла на Невском проспекте потребовался специальный закон, подписанный Николаем I. До революции «Доменик» славился шахматными и шашечными турнирами, с мороза водочкой под кулебяку, не всегда почтенной публикой. Там играли гении Чигорин с Алехиным. Перед Второй мировой войной здесь открыли мороженицу, меблированную ленинградским заводом "Интурист" в “большом“ стиле. Зеленые плюшевые диваны, по цвету ассоциирующиеся с кожей земноводных, дали ему народное название «Лягушатник». Кафе открывалось в двенадцать часов. В "Лягушатнике" было удобно сидеть и читать, в этом кафе всегда было чисто и светло, а потому туда ходили даже люди, на дух не переносящие мороженого. Посетители – студенты, дамы, интеллигентные семьи с детьми. "Кавказ" (Невский, 25) Пристойное и дорогое двухэтажное заведение. Строгий фейс-контроль. Знатные иностранцы, расторговавшиеся гости с Кавказа, воры в законе, банкеты новоиспеченных докторантов, юбилеи значительных лиц. Хороший выбор грузинских вин, забытое слово «Хванчкара», полный ассортимент кавказской кухни, знаменитый шашлык по-карски, подававшийся с живым огнем. За углом находился бар от этого же заведения. В подпольном мире – «Кавказ». Это уже другая история. Это даже не столько бар, сколько и территория, близкая к подходу к нему. Здесь опасно. Вольготно чувствуют себя лишь фартовые и пиковые. Быстрая реакция, лютые взгляды, толкование цены взятки на Львовской таможне, планирование кидка польских валютчиков, спор за долю с ночного куша. С ними не пропадешь, но горя хватишь. Здесь начинал свою карьеру будущий петербургский миллиардер Сергей Васильев. Он пережил несколько покушений, в том числе последнее – от Владимира Кумарина, когда в 2007 году в кортеж Васильева на Левашовском проспекте били с двух "калашей". О тех временах лучше всего может рассказать, как ни странно, рядом стоящая фигура героя войны 1812 года. Мало кто сегодня помнит ту присказку: «Получишь долю с Барклай де Толли».
"Очки"
Огромное заведение вдоль канала Грибоедова, напротив Казанского собора. Городское название, "Очки", имело два объяснения: на углу с Невским находился одноименный магазин, да и в самом баре что-то напоминало очки - двери на пружинах, огромные окна. Но были и другие топонимы: "Нью-Йорк", "Конюшня" (зал был поделен деревянными перегородками на отдельные стойла). Место привлекательное, модное, но скорее транзитное – без постоянного ядра посетителей. Легенды Невского проспекта запечатлели здесь Гену Петрова – также нынешнего миллиардера, пострадавшего несколько лет назад от знаменитого испанского судьи Бальтасара Гарсона, инициирующего дело о «русской мафии» под условным названием «Тройка». А тогда только освободившийся из колонии Гена промышлял покровительством мелких спекулянтов и, до тех пор, пока не стал крутить наперстки на Некрасовском рынке вместе с Кумариным, не всегда мог позволить себе махнуть на такси до дома. Не исключено, что Генин успех основывается на старой доброй прибаутке мошенников с Невского: «Кто глазки пучит – ничего не получит». "Климат" В сущности, самый оживленный перекресток на Невском — его пересечение с каналом Грибоедова. Выход из станции метро «Невский проспект» здесь прикрыт открытой аркадой. На местном арго это место называется «Климат». Безусая юность, которой не по карману кафе Невского, проводит на этом относительно теплом и защищенном от снега пятачке вечера и ночи. И здесь, конечно, встречались деловые люди ушедшей эпохи. Так, когда-то гремевший валютчик Сергей Медведев, прозванный за свой характер Лютым, вспоминает: «В день собирались десятки тысяч долларов, отдавались пшекам, они тащили через порт контрабанду в тысячи джинсов, а мусорам платили копейки – они не понимали масштабов. Тут же можно было наткнуться на Бродского или Довлатова. У них никогда денег не было. Мы их не читали, а коньяком угощали». Сегодня именно здесь наиболее опасно. Но лишь для кошельков: толчея в часы пик буквально создала водопой для щипачей. Шайки Монгола и Мирзы боятся лишь сыщика Максима Вайсберга. Ему осталось еще лет десять до статуса легенды карманного имперского сыска. Казань В Казанском соборе – Музей истории религии и атеизма. Первые детские страхи у многих ленинградцев связаны с восковыми фигурами инквизиционной пыточной, разоблачающей пороки католицизма. В аркадах Казанского собора с конца 70-х годов собираются молодые люди, прежде всего студенты Финансово-экономического и Педагогического институтов. Здесь впервые в городе возникает мода на «травку», которую желающие расширить сознание привозят из Чуйской долины. Найденный в кармане гашиш стопроцентно ведет на зону, но ленинградская милиция медленно «врубалась» и долго не унюхивала запах запрещенных веществ. "Европа" Ныне наряду с «Асторией» гранд-отель «Европа» – самая роскошная городская гостиница; подавляющее большинство постояльцев – московские VIP-гости и богатые иностранцы. До революции сюда редко заглядывали вельможи, за исключением дяди Николая Второго - Сергея Александровича. Он был падок на голубизну и искал провинциальных партнеров, пока его в Москве не убил Каляев. Там толкались так называемые биржевые зайцы – специалисты по безнадежным делам, как сейчас бы сказали – по «эйч-ару». Они зарабатывали на приезжих коммивояжерах, которым надо было подсластить чиновников, пропихнуть закупку. Редкий вечер обходился без пугающего своим пьянством автора драмы «Псковитянка» Льва Мея. В советское время «Европейская» находилась под постоянным присмотром КГБ. Рестораны «Садко» и «Крыша», некогда излюбленные места ленинградской поэтической и художественной богемы в брежневские времена, доступны только спецконтингенту – народным артистам, генералам, заморским гостям, преступным авторитетам и путанам. Там вечно буянил дедушка русского рэкета Владимир Феоктистов; вместе с ним столовался студент Педиатрического института Михаил Мирилашвили; известный налетчик на подпольных «кореек», а ныне владелец сети столичных спортивных магазинов Юра Рэй; виртуозный картежный шулер, банкующий ныне лондонскими активами, Ося Шур. Конечно же, во времена мажорки не обидел своим посещением эту точку общепита и современный банкир Олег Тиньков. Единственный сегмент гостиницы, доступный горожанам, – кафетерий, выходящий на площадь Искусств. В отличие от «Сайгона», это фешенебельное место, где встречаются после Русского Музея или перед филармонией. Коньячок, эспрессо, бутерброд с твердокопченой колбасой, пирожное александровское. А вокруг закручивалась нон-стоп воронка интересов и страстей – жулики всех мастей, девицы любого размера. Перед гражданином обыкновенным вставала в рост ливрея швейцара, надетая на тело отставника из органов, и шлагбаум закрывался, а господина центрового пропускали с придыханием. Место было жирное: если начальник ГУВД Леноблгорисполкомов получал в месяц рублей так под 400, то сержант 27-го отделения милиции Куйбышевского РУВД, чей пост был возле входа в отель, за смену поднимал под сотню. За это он всегда смотрел на город по-петербургски – на пару метров выше голов прохожих. Скопом расступались лишь перед одной фигурой – Кисой - артистом Сергеем Филлиповым, ходившим по этим местам вечно в длинном темно-синем пальто и всегда подшофе. В перестройку самым ярким, скорее всего, был Александр Невзоров. Его «рафик» с телекамерой часто был припаркован рядом, и «рафику» порой за 600-секундные репортажи о жизни фарцовщиков кололи шины. Конечно же, грех не встать прямо на углу Невского и Михайловской (бывшей улицей не самого плохого соцреалиста Исаака Бродского). Там находился газетный киоск – единственный, где продавалась тамошняя пресса. Порой в этом киоске покупал The New Yorker будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский и узнавал, как же все-таки сыграл «Арсенал».
Женский туалет на Думской Женский туалет – место, где встречались валютные проститутки, которых тогда еще не называли путанами. Здесь они продавали или выменивали полученные у иностранцев шмотки, обменивались свежими новостями о конъюнктуре рынка и делили сферы влияния, чтобы к вечеру отправиться в интуристовские рестораны. В 90-е это было единственным местом, куда не совалась братва. Универмаг № 1 Крупнейший ленинградский универмаг, на четырех линиях которого – Невской, Садовой, Перинной и Зеркальной, – торговали всем, что в советское время называлось промтовары. В огромном универмаге всегда что-нибудь «выкидывали», то колготки, то финские костюмы, то тетрадки эстонского производства. Вечная толпа, нервные очереди. Отдельный сегмент, недоступный для простых смертных, – так называемая Голубая гостиная, куда пускают по специальным разрешениям. Вот что рассказывает о нем тогдашний директор Гостиного двора госпожа Тушакова: «Это был достаточно большой зал, в котором были представлены все наименования товаров. Естественно, в основном это были дефицитные товары, и вот конкретно работники, дипломаты имели пропуск в этот зал. По звонку они приезжали, и специальный коллектив их обслуживал. Доступ простых работников или работников универмага туда был, естественно, запрещен. Курировал непосредственно Бокин Геннадий Александрович, который был в те времена секретарем обкома партии, и Ходарев по линии исполкома. Естественно, люди, приравненные к их кругам, тоже подлежали обслуживанию». Галера Галера в Питере была всегда. По крайней мере, так думали уже в 60-х годах. И всегда власть с ней боролась. Вообще борьба с черным рынком и спекуляцией в СССР была сродни с борьбой с пьянством. Сегодня принцип галерки остался. Но наоборот. Сегодняшняя галерка – это Сенная площадь и рынок «Юнона». Но, как говорят блатные, «уже не то пальто». На Сенную, как в черную дыру, последние двадцать пять лет уходит ворованное, отобранное наркоманами. Этими зомби буржуазного города. На ленинградской Галерке, как из калейдоскопа, разбрасывалось по шкафам советских людей вожделенное: импортные шмотки, не нашенские сигареты. То есть предметы абсолютной роскоши. Партийные бонзы также все это считали за роскошь, носили, жрали, «сундучили в одну харю». Галера была жерлом вулкана. Вокруг по Невскому, местам экскурсионного обслуживания (Стрелка, Петропавловка, площадь Диктатуры, Исаакий), крутились сотни фарцовщиков, валютчиков, ломщиков, воров. Галерный люд имел свой внешний вид, свой язык. Это была непростая жизнь. Рисковая. Не как на воркутинских шахтах, конечно, но уехать в «столыпине» можно было всегда и в любой момент. Язык Галерки зависел от внешних факторов. Сильны были скандинавские вкрапления в 70-х годах: валюта – чухонка, куртка – такешник (от таки). Затем пришла итальянская волна: 100 рублей – ченто. Баксы были всегда. Одевалась Галерка не в свое. В этом была ее схожесть с советскими руководителями. Галерка, как и они, убеждали в качественности своего товара, но носили одежду на порядок лучше. Фарцовщики и жулики никогда не носили то, что продавалось на Галере. На Гостинке втюхивали «Ранглер» за 180 рэ. А сами брали у финнов «Ли Купер», «Вярик», «Сеппеле». Возили водители автобусов, дальнобойщики. Импорт на Галере был для провинциалов. Для тех, кто в Норильске зашибает деньгу. «Мальборо» стоило три рубля, ночью пять. Но обязательно в мягких пачках. «Парламент», «Милд Севен», «Данхил», «Кэмэл» в жестких. Кроме самопала, который поставляли цеховики, шмотки брали у поляков, румын. Любопытно, что никто на Галере не спекулировал западной музыкой. Она не приносила быстрой прибыли. А хотелось быстро и все сразу. Как Остапу Бендеру. Но, в отличие от него, имели 400 способов нечестного отъема денег. Большинство болело центром. Это была фобия, накопительство. Мечтали нахряпать на всю жизнь. А тратили на отдых. Гуляли от пуза. И все спускали. Если лозунгом газеты «Правда» было «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», то ухмылкой центровых стала фраза, не утратившая высшее метафорическое значение и сейчас: «Кто понял жизнь, работу бросил». "Север" (Невский, 44) Существовавшее с довоенных времен главное ленинградское кафе «Норд» в связи с борьбой с космополитизмом в конце 1940-х было переименовано в «Север». Окончательный облик приобрело в 1970-е годы. Это огромный зал под цилиндрическим сводом, который шел от Невского до улицы Ракова (нынешняя Итальянская). Традиционно это было интеллигентное место для семейных выходов. Для нескольких поколений ленинградских детей из интеллигентных семей – первое кафе в жизни. Меню с восхитительными названиями – «профитроли в шоколадном соусе», «мороженое лакомка». Кафе было знаменито кондитерским цехом. Москвич или провинциал непременно привозил из Ленинграда торт из «Севера» с белым медведем на коробке. Интеллигентные дамы непременно заходили сюда перед театром и филармонией, чтобы полакомиться местными пирожными и купить гостинцы домой. Пили в основном сухие вина и шампанское. К концу 70-х обстановка резко меняется, из салонного кафе «Север» превращается в кабак с сомнительной публикой – фарцовщиками, проститутками, мажорами. У подъезда демонстративно играют в утраченную ныне игру шмен (азартный подсчет комбинации цифр на купюрах друг друга) . "Нева" (Невский, 46) "Центрее" ресторана не существовало. На дверях молодые мастера спорта, способные незаметным движением руки заставить осесть нетактичного посетителя. Одним словом – динамовская школа бокса. Знатоки того мира хорошо помнят боксера Краева. Сегодня он казачий атаман, а тогда мимо него без пятерки в лапу зайти было реально лишь тем, кто выступал с ним или против него на ринге из «Локомотива» или «Водника». Мраморная широченная лестница вела наверх, а там работали самые пронырливые официанты в мире. Они имели черную икру для интуриста, и у каждого был списочек телефонов полногрудых девиц западного пошибу. Один из халдеев впоследствии получит прозвище Бегемот, начнет жить с игры, будет мастерски играть на бильярде, и в начале 90-х за четыре дня беспросветной катки поднимет 400 тысяч долларов. Когда-то сюда захаживали кумиры театра и кино. Горбачев, Стржельчик, Копелян, Лавров. Потом наступили на нравы девяностые, и весь расцвет бандитизма был представлен именно здесь. За столами, грядками, повзводно сидели «тамбовские», «малышевские», «воркутинские», «пермские». Трус не играет в хоккей – философский мотив тех дней. Тогда они братались и пугали нормальных людей гоготом. Тогда они еще не знали о себе многого. Потом достали пистолеты и все умерли. Смешная ныне вербальная конструкция: «А если чо, как?» – «Тогда скорбим вместе» – воспринималась в те дни серьезно. Сегодня здесь «Парк культуры и отдыха». При всем уважении к Ивану Арцишевскому, читающему в этом "Буквоеде" лекции по светскому этикету, он не сможет объяснить, чем отличается глагол «отвечать» от «гарантировать». "Баку" (Садовая, 12) Основан был как памятник дружбе между ленинградцами и азербайджанским народом и подчинялся не ленинградскому тресту ресторанов и кафе, а бакинскому руководству. Ресторан дорогой, запьянцовский и бурный. Именно за драку в этом ресторане с применением ножа получил срок главный бандит 70–80-х Владимир Феоктистов. Курилка Публички Специфика этого места и само его существование объясняются тем, что в залах и коридорах Публичной библиотеки нельзя громко разговаривать. Тот, кто хочет поговорить или покурить, должен выйти из помещений для занятий. Для таких людей и была предназначена курилка. Это небольшая комната, единственной мебелью в которой были длинные скамьи; оба окна никогда не мылись и были совершенно закопчены. Уставший от книг посетитель мог зайти в курилку и отдохнуть в компании таких же уставших читателей. Завсегдатай Публички почти всегда мог встретить в курилке одного или нескольких знакомых, но специально встречи там не назначали. Теснота курилки не давала возможности уединиться для разговора, и основной темой бесед были научные проблемы, над которыми работали говорившие. Такие разговоры велись в полный голос; гораздо тише обсуждали политические проблемы. Несмотря на это, разговоры на "скользкие" темы все же велись в курилке, как велись они почти всюду, но в курилке так и не сформировались кружки или группы людей с одинаковыми взглядами: политический разговор в курилке обычно был пересказом и обсуждением слышанного по "Голосу Америки" или "Радио Свобода". После 1968 года люди стали осторожнее, но не прекратили беседы на запретные и полузапретные темы. Людей, про которых было точно известно, что они сотрудничают с "органами", в курилке не было, хотя были люди, разговор с которыми на "вольные" темы не рекомендовался. Абсурд ситуации состоял в том, что в Публичной библиотеке постоянно дежурило несколько сотрудников КГБ, которые должны были вести наружное наблюдение за иностранцами и неблагонадежными внутри библиотеки. Эти люди имели специальное помещение для отдыха на первом этаже – комнату 123. "Топтуны" прилежно следили и слушали в читальных залах, но по правилам наружного наблюдения, сохранившимся еще со времен борьбы Охранного отделения с народовольцами, филер не мог подходить к объекту слишком близко: топтуны не имели права заходить в курилку. "Ступеньки" (Невский, 54) Мороженица, три ступеньки вниз, в полуподвал с располневшими официантками и сифонами с газводой. Фешенебельный предшественник современной рюмочной. Морские офицеры смешивают коньяк с советским шампанским. Половина стакана коньяка, половина шампанского – называется коктейль «Гвардейский», в обратной последовательности – «Балтийский». Именно здесь отдыхали душой после радиотрансляций с их непременными упоминаниями надоев и ковок золотые голоса ленинградского эфира Ростислав Широких и статный красавец Виктор Набутов. А мимо проплывает режиссер Николай Акимов, вышедший из театра со своей новой поклонницей. "Катькин садик" С XIX века – место встречи геев Северной столицы. При советской власти однополая любовь считалась уголовным преступлением, поэтому представители голубого Ленинграда не афишировали свои склонности и узнавали друг друга в толпе благодаря особой системе тайных знаков. "Катькин садик" – это еще и мир игры. Вечные шахматисты, шашисты. Игра только на деньги. Там бывал в свою бытность кандидатом в мастера спорта по шахматам и федеральный ныне критик Виктор Топоров. Порой, еще до лишения гражданства СССР, проходя мимо профессиональных шахматистов, скрывающих свое мастерство и обыгрывающих простаков на трешку, гроссмейстер Виктор Корчной останавливался: «Завтра я поставлю вопрос - вы позор шахматного цеха». Главная задача – сделать так, чтобы клиент проиграл в удовольствие. Как говорили, обкатать любого можно, пятерку выцыганишь, потом пищать будут. В очаровании садика нежились шахматисты, книжники, педерасты, но первым все же был шустрила. А вдоль ограды напротив Александринки в такси с заезжими теневыми купцами краплеными картами «шпилили» блатные. «Купите газету «Труд», там скажут, где деньги растут», «Денег нет – читай газету» - этими словами они провожали растерянных, облапошенных чудаков. Отдельная лавка (Невский, 66)
Книжный магазин с небольшим антикварным отделом. Ассортимент Лавки писателя не слишком отличается от других заведений подобного рода: все сколько-нибудь дефицитное - или под прилавком, или покупается на так называемые макулатурные талоны. Отличие Лавки писателей – отдельная, закрытая для рядовых посетителей комната, где члены Союза писателей и их ближайшие родственники имеют право покупать все, изданное в СССР. В том числе и такой дефицит, как собрания сочинений, книги из серии «Литературные памятники» и «Библиотека поэта», сборники «Английский детектив» или «Турецкий детектив», художественные альбомы. "Гастрит" В конце 30-х годов большевики вознамерились соединить русский размах с американской деловитостью. В Москве и Ленинграде открыли кафе-автоматы, где, бросив определенную сумму денег в монетоприемник, можно было получить бутерброд с сыром. К концу 70-х никаких автоматов уже нет, а вместительная столовка, которую язвительные горожане прозвали «гастритом», все еще удивляет довольно приемлемой пищей по сравнительно невысоким ценам. Славится местная солянка с лимончиком и сосиски с тушеной капустой. Алкоголя нет, попытки разлить и выпить из-под столика яростно пресекаются строгими уборщицами. Перекресток трех Для многих поколений ленинградцев угол Невского, Литейного и Владимирского – место «точек». В 50–60-е именно здесь находился знаменитый «Бродвей». По Невскому разгуливали франты и франтихи поколения Иосифа Бродского, Михаила Барышникова, Сергея Довлатова. Последний часто, прогуливая лекции, выходил с Рубинштейна в домашних шлепанцах и на угловой остановке троллейбуса ждал знакомого встречного, чтобы поболтать, чтобы по чуть-чуть. Он был важной неформальной доминантой. Память места сохранилась и в 70–80-е. Рядом с перекрестком расположилась тогда целая агломерация разнообразных важных для городской молодежи заведений. Это, прежде всего, знаменитый «Сайгон» и прилежащее к нему кафе-мороженица, окрещенное недобрым Виктором Топоровым «придатком». Чуть дальше в сторону «Владимирской» - буйный бар «Жигули», где работал сегодняшний теневой генерал Ленобласти Илья Трабер. Два гастронома на углу по диагонали друг от друга обеспечивали здешних пьяниц 2Солнцедаром" или чернилами под названием портвейн «Узбекистон». Для тех, у кого завелась денежка, – рестораны "Москва", "Невский", "Универсаль" и "Волхов". На участке Невского от Фонтанки до площади Восстания - самая серьезная концентрация кинотеатров в городе. Кофе можно пить не только в "Сайгоне": эспрессо-машины установлены в магазине «Чай. Кофе», в баре ресторана "Невский", носящем народное название "Ольстер", и в кафе "Эльф" на Стремянной. У входа в "Сайгон" вдоль знаменитой «стеночки» (Владимирского проспекта) прогуливаются представители разных поколений андеграунда. Бородатые, сильно пьющие семидесятники и наследующие им «восьмидерасты» - поколение Тимура Новикова, Виктора Цоя, Сергея Бугаева (Африки). Основную часть массовки в конце 70-х – начале 80-х образуют люди хипповской «системы»: хайрастые и с фенечками. Они ждут концерта в Рок-клубе и обязательно пойдут надоедать своему кумиру Борису Гребенщикову, оставляя бесконечные признания в любви в парадной его квартиры на улице Софьи Перовской. И семидесятники, и «восьмидерасты» относятся к хиппи с раздражением, потому что те не работают, все время ищут вписку и сидят на «аске» (от английского слова «ask», то есть по существу просят милостыню). Хиппи так много, что их главное лежбище помещается в садике на углу Стремянной и Дмитровского переулка (у "Эльфа"). "Сайгон" Кафетерий представляет собой коридор, вытянутый вдоль Владимирского, вход прямо с угла. Посетитель входит на некоторое плато, на котором размещается буфет. Это наиболее аристократическая часть кафетерия, где продают коньяк и дорогие бутерброды. Здесь пьют инженеристые дамы в лайковых черных пальто, не чуждые духовности, книжные маклаки из букинистических магазинов Литейного, залетные фарцовщики. И тут же решают свои вопросы глухонемые. Их называли «немцами». От плато идет несколько ступенек вниз, где располагается длинная стойка, за которой установлено 8 венгерских эспрессо-машин. Модно заказывать маленький двойной – 21 копейка. К машинам тянутся змеи очередей. Постоянные посетители имеют привилегию выкрикнуть через головы стоящих в очереди: «Розочка, большой двойной!» К кофе полагалась упаковка из двух кусков железнодорожного рафинада. Кофе пили, стоя за круглыми столиками. Сидели на подоконниках, хотя это и не приветствовалось администрацией. Здесь публика была самой разной, но основу этого компота все-таки составляли студенты и студентки да еще транзитная публика, которая перед тем, как сесть в метро, хотела посмотреть на сайгонских городских клоунов, чудаков и мечтателей. Главное качество посетителя "Сайгона" – это бедность, денег хватает разве что на кофе. Белинский Сегодня модная точка Невского проспекта сместилась на запад, в треугольник от Рубинштейна до угла магистрали и Фонтанки, где кафе «ПИР О.Г.И.», а оттуда можно профланировать и до Конюшенной. Непафосный треугольник хипстеров – совершеннолетних детей обеспеченных родителей, поклонников журнала «Афиша», выпускников академий художеств разного калибра. Внутри этого периметра сегодня знаменит, буквально как Белинский, кинокритик Стас Зельвенский. Его самого можно встретить, все еще холостого, проездом с Каннского фестиваля. В целом там народ безобидный. А вот Серега Шнуров не из этой компании – дальше ирландского паба «Моллис», что на Рубинштейна, не ходок.
"Ольстер" (Невский, 71) И снова в прошлое - кафетерий от ресторана "Невский". И кухня, и публика поизысканнее, чем в "Сайгоне", однако близость вокзала и наличие алкоголя делают это место рискованным. Много кавказцев с Кузнечного рынка, особенно считавшихся тогда богатыми грузин: лайка, «Сейко», гайка и ключи от «Жигулей» на пальце – ищет девушку на вечер. Самый (Невский, 71) "Невский" – это самый большой ресторан Лениграда. Три этажа, три оркестра, никаких иностранцев, публика самая пестрая, до ткачих, мечтающих познакомиться с офицером. Очень часто можно было натолкнуться на доверительное сообщение швейцара: «Гуляет Феоктистов». Невские казармы, как их порой называли, были офисом этого преступного и буйного Есенина 70 – 80-х.
"Универсаль" (Невский, 106) Несколько провинциальный для Невского ресторан, но оформленный художниками из братской ГДР, еще немного и на отшибе. Центровые туда уже не заглядывают, а залетные с мошной с Московского вокзала его еще не раскусили. Здесь нельзя было натолкнуться на брендов Галерки, не услышать было и пустых разговоров об Экзюпери от девушек с высокими душевными запросами. Место для торгашей из Купчино средней руки. В 90-е – для бандитов, не имеющих представления, что такое настоящий гангстерский стиль. И конечно же, в этой ресторации наш современник, самый яркий историк Лев Лурье, пропивал свою зарплату школьного учителя, заказывая слабать «семь-сорок». Когда деньги стремились к нулю, он довольствовался известным двором дома 53, где с Виктором Топоровым они декламировали частушки своего друга: «Ах ты тело, мое тело, тело цвета белого. Много ело, много пило, ничего не делало». А в это время на тротуарах главной стрит комсомольские патрули уже устали бороться со стилягами. А мама ведет за руку будущего мэтра критики Михаила Трофименкова в кинотеатр «Аврора» на декаду итальянского кино.
Сгусток Конечно, это не весь Невский и не все лица. Он, вообще, не только проспект, но и сгусток идеологии в городе, живущем изрядно потрепанным столичным прошлым. По сравнению с 1913 годом никаких особых приобретений: ни выдающегося конструктивизма, ни московского сталинского ампира. Ничего из построенного при большевиках и капиталистах и близко не приближается к Смольному собору или ансамблям Росси. Присущее нам горделиво-горькое сознание минувшего величия особенно ярко вспыхивает именно на Невском. От Адмиралтейства до площади Восстания - всего три советских сооружения: школа с напоминающей о блокаде надписью «Эта сторона улицы особенно опасна при артобстреле”, Куйбышевский райком партии на углу Фонтанки (в войну старое здание разрушила бомба) и наземный павильон станции метро «Площадь Восстания». Невский застыл в эпохе молодого Мандельштама: большинство домов или построено, или перестроено в три последних романовских царствования, когда «все, что было в городе праздного и выхолощенного, медленно двигалось туда и обратно по тротуарам, раскланиваясь и пересмеиваясь: звяк шпор, французская и английская речь, живая выставка магазина и жокей-клуба». Перспективы вдоль Мойки, канала Грибоедова и Фонтанки. Барокко Аничкова и Строгановского дворцов, ампир Александринского театра, французистый модерн Дома книги и Елисеевского магазина. Вот тут как раз не надо быть ни эстетом, ни краеведом: никаких сомнительных данных, все безусловно. P. S. Если вы обладаете фотографиями, документами и воспоминаниями прошлого нашего города в той же интонации, что написана статья, – присылайте, рассказывайте. Хватит сил – можно будет создать полноценный путеводитель, где вы станете соавторами. Спасибо.
Евгений Вышенков, «Фонтанка.ру»