Вчера разменял шестой десяток один из лучших российских театральных сочинителей – Анатолий Праудин. Он не драматург, а режиссер, но истории, которые Праудин рассказывает со сцены, он придумывает наново, оттолкнувшись от авторских. Главная его заслуга, которой могут похвалиться единицы – систематическая работа на территории театра для детей.
То место, где Праудин служит сейчас, называется Экспериментальная сцена п/р Анатолия Праудина. Базируется этот камерный театр в «Балтийском доме», а возник он в результате одной истории, о которой вспоминать – тем более, в юбилейном тексте – вроде бы неуместно. Но нужно. В 1996 году Праудин, до того успешно руководивший свердловским ТЮЗом, имеющий в списке наград Госпремию за экстремальную «Алису в Зазеркалье» и поставивший три мастерских спектакля в Александринке (тогда – музейно-бархатной, официозно-просоветской), возглавил петербургский ТЮЗ. К тому времени театр на Пионерской площади утратил все завоевания Корогодского, кроме воспитанных им уникальных актеров, способных разговаривать со школьниками об их проблемах и на их языке. И вот их-то Праудин и собрал в спектакле «Покойный бес» по пушкинским «Повестям Белкина», разбавив подающей надежды молодежью.
В центре огромной тюзовской сцены художник Март Китаев соорудил болото, которое не раз упоминается в истории села Горюхина, и наполнил его красной глиной. Актерам, которым предстояло в болото нырять чуть ли не с головой, сшили непромокаемые комбинезоны. После, когда административный корпус ТЮЗа плел интригу против режиссера, грязь эту поминали не раз. Но если это и было хулиганство, то высокохудожественное, а такой сложносочиненной и виртуозной структуры – работавшей без сбоев – не только ТЮЗ, но и никакой другой из петербургских театров на тот момент не видел. Вокруг болота обитали герои пяти известных повестей, вокруг них носился несчастный графоман Белкин (Валерий Дьяченко) – за дворовыми девками, которые норовили утянуть рукописи и использовать бумагу по хозяйству, а в круге, ближайшем к зрителю, обитал сам Пушкин (артист Дмитрий Лагачев, обладавший портретным сходством с великим русским поэтом). Девки роняли мелко исписанные листки, Пушкин сюжеты собирал, и в результате рождались великолепные безделки, известные нам как «Повести Белкина». А по всей сцене, соединяя в целое разные пласты действия, сновала всеобщая Арина Родионовна – легендарная Ирина Соколова.
Главная драма Белкина была в том, что он обладал зудом сочинительства, но не обладал даром (автор инсценировки – супруга и постоянный соавтор Праудина Наталья Скороход), поэтому его неистовое стремление писать выглядело бесовским искушением. Белкин был влюблен в девицу Машу из соседнего поместья, но выглядел так неказисто, что рассчитывать на взаимность мог только в своих же рассказах, где действовал, конечно, не он, а Герой с большой буквы, которого играл тогда артист ТЮЗа Иван Латышев – высокий, статный, словом, ни дать, ни взять, Иван-царевич. В финале он совсем вытеснял Ивана Петровича за пределы жизни и рассудка, мертвецы из «Гробовщика» увозили хладный труп его.
Бедные школьные учителя, довольно быстро привыкшие пользовать ТЮЗ в качестве ликбеза по произведениям школьной программы, очнувшись от обмороков, строчили доносы в РОНО и Комитет по культуре. А дети на открытых обсуждениях праудинской премьеры выходили на сцену, благодарили и вспоминали лужи, по которым они носились после дождя. А еще с удовольствием ставили себя на место Героя и Героини с их любовными историями, поставленными со здоровой иронией. «Барышня-крестьянка», например, шла под смачное хрюканье любимцев хозяина дома, в «Выстреле» граф простреливал Сильвио не шляпу, а ремень на штанах, etc.
Это был первый после Корогодского спектакль нашего ТЮЗа, который выдерживал любую критику по гамбургскому счету, а кроме того, дьявольски талантливо утверждал режиссерское своеволие над любыми канонами и кумирами. Место Пушкина было далеко не первым, на первый план выходил любой талантливый сочинитель, подобный Праудину. По большому счету, Праудин и открыл в Петербурге эпоху театрального сочинительства. До него режиссеры могли нещадно спорить с автором или преклоняться перед ним, но приоритет драматургического текста не оспаривался. А Праудин спорить ни с кем не стал, он просто затеял собственную захватывающую игру с классическим текстом – и переиграл его по всем статьям: сценический текст оказался содержательнее, современнее, радикальнее, напряженнее, и этот ряд можно продолжать бесконечно. Эстафету у Праудина перехватили многие, и быстрее всех – Андрей Могучий. Но ТЮЗ оказался самым неудачным пространством для подобных экспериментов, которое только можно было себе вообразить.
В ТЮЗе началась форменная война. А Праудин еще и заранее отдал противнику все козыри. Еще до премьеры «Покойного беса» Праудин разыграл дерзкий кунштюк – объявил вверенный ему ТЮЗ «театром детской скорби». Поскольку провозглашенный основателем Брянцевым «театр детской радости» себя идеологически изжил. Понятно, что тут опять-таки сработал прямо-таки ковбойский азарт обострять противоречия – характерная черта творческой личности Анатолия Праудина. Праудин всего лишь имел в виду ровно то же, что и Корогодский: нужно перестать рассказывать детям школьного возраста (а именно для них предназначен ТЮЗ) детсадовские побасенки, говорить с ними о жестокости и (что уж там скрывать) несправедливости жизни. Пусть, мол, дети испытывают сочувствие к без вины виноватым, пусть сострадают тому, что видят на сцене, и пусть не думают, что, если сегодня они накормят бездомного котенка, завтра они найдут на дороге кошелек с золотыми монеткам. Но дирекция театра, чиновники, педагоги устроили режиссеру такую травлю, какая, казалось, в постсоветские времена уже невозможна. Все мы знаем, к чему приводит борьба с системой, поэтому Праудину оставалось только играть с ней в поддавки. За Пушкиным последовал Ершов, новая версия тюзовского «Конька-горбунка». Режиссер рассказывал журналистам, что Конек – очень близкое Ивану существо, практически духовный сын, а в прессе появлялись заголовки «Скотоложество на сцене ТЮЗа». Впрочем, вполне очевидно, что дело было не в лозунгах, не в Пушкине и уж конечно не в извращениях – что у Праудина не отнять, так это его замечательно здравого взгляда на мир. Просто стало понятно, что Праудин (как всякий подлинный художник, как в свое время и Пушкин) очень неудобен на официальном посту. Разумеется, двухгодичный контракт с ним продлен не был. А вспоминать эту историю стоит именно потому, что ее результат – слишком печален. Систематического искусства для подростков в городском масштабе не существует (в отличие от детсадовского, которое более-менее стабильно поставляют питерские кукольные театры).
Анатолий Праудин, разумеется, не потерялся. Он ставит спектакли по всей стране, они номинируются на «Золотую маску». А его «Экспериментальная сцена», которой нашлось место под крышей «Балтийского дома», остается единственным местом в городе, где артисты прицельно работают прежде всего для тинейджеров. Возможности их изрядно ограничены – это определенно театр-изгой, финансируемый по остаточному принципу. Но артисты – те самые, прославленные, тюзовские, во главе с Ириной Соколовой покинувшие ТЮЗ. Это тогда, в 1999-м, когда возникла «Экспериментальная сцена», покойный ныне критик Леонид Попов окрестил Праудина «ежик, острый ножик», потому что «Балтдом» в те времена напоминал теремок, где обитали и Могучий, и Крамер, и Кудашов с «Потуданью». Всем им тогда не нашлось достойного их места на главных дорогах, но все они – и даже Могучий – в итоге обнаружили свою нишу и вписались в процесс или – как Крамер – вышли из игры. Праудин же и по сей день продолжает играть на территории и на стороне детства, которое немодно и не интересует ни сегодняшний истеблишмент, ни продюсеров, если финансировать надо не развесистую антрепризную клюкву, которая принесет надежный доход из родительских кошельков.
Как раз про то, что подростки становятся предметом потребления, Праудин поставил «Бесприданницу» – секрет обаяния Ларисы Огудаловой, которую играет Маргарита Лоскутникова, вовсе не в сексапильности и не в особом уме, а в том, что ее нельзя купить. Это долгий, подробнейший спектакль, который репетировали на Волге и привезли оттуда то захватывающее дух ощущение жизни над обрывом, без которого не понять до конца ключевых драм Островского. Все спектакли Экспериментальной сцены – это в каком-то смысле нескучные уроки для разного школьного возраста. Тут идет «Дом на Пуховой опушке», который начинается на чердаке, где заброшенные игрушки, герои повести Александра Милна, находят газету с некрологом Кристофера Робина. И принимаются воссоздавать потерянный рай из подручного сора. История про «Золушку» тут выглядит вовсе не сказкой, а историей про «обыкновенное чудо», где к угловатому очкарику, согнувшемуся над швейной машинкой, являются бродячие комедианты. «Царь Петр» – сказ в духе Хармса, рассказ в той же мере о русской истории, в какой и об особенностях национального менталитета: о том, по сути, куда приводят мечты больших политиков на нашей российской почве. А недавно вышел «Фальшивый купон» по дидактической повести Толстого, им самим не любимой и не оконченной, потому что художественное в ней сильно проигрывает педагогическому. У Праудина толстовские уродцы (от гимназистов до госслужащих и даже самого царя) выглядят почти босховскими – это такой паноптикум, который постепенно оживает и вочеловечивается. Рецепт-то есть, прописан более 2000 лет назад, но как произнести его со сцены, чтобы не выглядеть пафосным идиотом? Праудин знает: вот сидит лохматое чучело (Александр Кабанов), русский мужик, который до того, обиженный на судьбу, крушил топором правоверных христиан и старательно обводил мелом их тела, – и выводит: «Буки», «Он», «Глаголь» – и устанавливается в его душе и на сцене какой-то изумительный порядок.
О том, как парадоксально и остроумно Праудин переворачивает сюжеты, заигранные до дыр, давно можно – и нужно бы – написать книгу. Там определенно будет глава про лабораторные опыты Экспериментальной сцены – занятия по актерским системам Станилавского, Михаила Чехова, Бертольта Брехта – с непременными открытыми уроками для интересующихся. Теперь Праудин еще и руководит актерско-режиссерским курсом Театральной академии – так что тема Праудина-педагога открыта.
Но главное, что здесь еще нужно сказать – это что, где бы ни работал режиссер Анатолий Праудин, он по-прежнему держит оборону: мудрого остроумного театрального искусства, которое базируется на глубинных, потаенных механизмах психики, на тех вопросах, которые взрослые люди задавать стыдятся, но без ответов на которые они обречены оставаться уродцами. Иными словами, копая в глубь, до самой сути, Праудин непременно докапывается до детства – даже если ставит в БДТ, – и в этом смысле его театр остается тюзовским в самом прогрессивном смысле этого понятия.
Жанна Зарецкая,
«Фонтанка.ру»
Фото из архива Экспериментальной сцены п/р Анатолия Праудина.
О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»