«Акын, бодисингер, молодежный филолог и современный скоморох» (это – самоаттестация), Псой Короленко навещает Петербург приблизительно раз в полгода. От концерта к концерту исполнительская манера меняется не сильно. Репертуар – тоже. И это скорее плюс, чем минус: можно получше вслушаться в известное и разглядеть за привычным важное.
Хотя с Псоем на первый взгляд всё будто бы кристально ясно. Цинично срежиссированный проект профессионального филолога, «культурологический клоун с интернетовскими амбициями» (как припечатал когда-то музыкальный критик Максим Семеляк), ведущий изощренную концептуалистскую игру в салки, жмурки и поддавки с масскультом, фольклором и бог знает еще с чем. Литературные и музыкальные гэги – оружие точечного поражения, заточенное под разные возрастные, гендерные и национальные сегменты аудитории. В текстах через строчку, словами Пелевина говоря, «встречаются фразы, каждой из которых мог бы всю зиму питаться у себя в норке какой-нибудь мелкий литературный недотыкомзер». В качестве бонуса – звучащая открытка из мнимо безоблачного советского прошлого и чистый, как детство, одесский акцент.
Все эти сладчайшие ингредиенты, составляющие коктейль «Короленко», обычно не смешиваются и дают хорошо различимые слои. Псой же, на удивление, эпически целен. И далеко не так прост, как кажется. Из года в год он настойчиво пытается убедить всех в своем пересмешничестве. Тщится заставить поверить в то, что занимается лихим постмодернистским глумом. Но банальным хулиганством эстета случай Псоя явно не объясняется и очевидно не исчерпывается.
Невысокий бородач характерно семитской внешности неуклюже выбирается на сцену, равнодушно-радушно приветствует уже буквально исходящую от вожделения толпу, набившуюся в большой зал «Орландины», и кладет руки на клавиши потрепанного Casio. Два часа кряду он будет, не сдвигаясь с места, буравить зал огромными глазами навыкате и обильно потеть под тошнотворным желто-оранжевым лучом софита, сделав небольшой перерыв лишь для того, чтобы сбросить пиджак и остаться в такой же желто-оранжевой майке. Коронки классического короленковского репертуара – «Мой дядя», «Комарики-зубрики», «Подмосковные вечера» – следуют одна за другой. Никакого тебе шоу – ну не считать же за театрализацию концерта проекцию на видеоэкран шизофренического слайд-шоу с нарезкой чьих-то семейных фотографий и кадров старых кинофильмов. Зал, между тем, буквально воет и песню «Pizza» вымаливает в порыве единой фанатской экзальтации.
Короленко по-прежнему аккомпанирует себе на синтезаторе, который по-прежнему любовно называет «гармохой». Такие парадоксы у него на каждом шагу. Еврей par excellence делает каверы на советские массовые песни, народные стандарты страны победившего бытового антисемитизма, и сочиняет матерные частушки про Жака Деррида, Луи-Фердинанда Селина и Райнера Вернера Фасбиндера. При этом элементы короленковских конструкций не противопоставляются друг другу, а сосуществуют мирно: высокое и низкое, комическое и трагическое, возвышенное и земное ходят парой и не могут друг без друга.
Проще всего списать весь этот Псоев экуменизм, всю его уравниловку на веяния глобализации (весь мир как одна большая global village). Подобная трактовка выгодно политкорректна и вполне соответствует фирменным заявлениям артиста о том, что «в музыке не существует хороших и плохих стилей и жанров», о том, что «у природы нет плохой погоды, и с музыкой точно так же», о том, что «не бывает отдельно “музыки для культуры” и “музыки для рынка”». Но этот ответ опять-таки был бы слишком простым. Так где же, образно говоря, у него кнопка, у этого Короленко?
Преданные поклонники и знатоки творчества Псоя должны бы обратить внимание на то, с какой высокой частотностью употребляется в его текстах слово «Бог». В самых разных вариациях и с самыми различными оттенками: мало того, что «Боже мой, Боже, Боже мой, Боже, Ты всех теплей и светлей», так еще и «средь глубокой ночи, Боженька-Божок, я к Тебе воззвал своей песней», не говоря уже о классическом «не дай мне Бог сойти с ума – нет, легче посох и сума» (да-да, это уже тоже из Псоя, если вы не знали). Мало кто помнит, что в 2000 году Короленко принял участие в проекте «Страсти по Матфею», для которого среди прочего сочинил два квазилютеровско-баховских хорала – один на мотив «Сурка», другой на «Хасбулата удалого». Когда в фильме «Пыль» Сергея Лобана Псой сыграл безумного проповедника-клавишника, мало кто удивился. Почему – объясняет Википедия: оказывается, ашуг (то же, что акын), означает на арабском «страстно любящий, пылающий любовью к божеству».
По сути, в богооставленном мире Псой пытается его осознать и объединить людей. Всякий, кто слышал великий альбом «Un Vu Iz Der Onheyb Fun Foterland» («С чего начинается Родина», 2004), помнит, с какой удивительной гармонией в титульной композиции русская «березка» вплетается в куплеты на идиш. Понятно, что Псой поет здесь не о какой-то конкретной отчизне, а о всеобщей, наднациональной Родине. Рассказывая эпос в форме анекдота, он, дурачась, сшивает куски разорванной реальности, ненавязчиво связывает субъекты некогда единого целого, настаивая на равноправности и самоценности каждого из них («the pizza from Russia is like vodka/the pizza from Finland like Finnish vodka/the pizza from Poland is like Polka/the pizza from Israel is gefilte pig/the pizza from Hungary – you stop to be hungry» и т.д., и т.п.). Заставляя бок о бок сосуществовать в одном творческом и жизненном универсуме Радищева, Патрисию Каас и святого старца Силуана Афонского, он синхронизирует человеческое сознание, говорит о глобальной взаимосвязи деталей и возвращает ощущение цельности мира. В котором даже самый маленький и сирый взыскует божественного и томится в «Sehnsucht», романтической тоске по лучшей жизни.
Дмитрий Ренанский
«Фонтанка.ру»
Фотографии: prachtig-zen.livejournal.com
Анонсы концертов, репортажи, рецензии и интервью с музыкантами читайте в рубрике «Музыка»