В Эрмитаже и Русском музее отмечают столетний юбилей «Русских сезонов» Дягилева. Отмечают выставками изобразительного искусства, в котором знаменитый антрепренер разбирался не хуже балета.
Сергей Дягилев (1872-1929) не был ни художником, ни композитором, ни драматургом, но обладал удивительным чутьем на художественные таланты и новаторские идеи, умением «раскрутить проект» и чрезвычайной активностью, так что многие его свершения можно было бы теперь отмечать юбилеями. В 1898 году он начал издавать первый сугубо художественный российский журнал «Мир искусства» и устроил масштабную выставку современных художников, русских и финских, где собрал почти 300 вещей, а потом еще и прокатил это богатство по нескольким городам Германии. В 1902-м написал книгу о Дмитрии Левицком, зажегшую интерес к искусству XVIII века. В 1905-м собрал в Таврическом дворце более 2000 русских портретов: от парсун петровской эпохи до новейшего символизма и модерна, фактически открыв России ее собственное искусство, прежде рассеянное по дворцам, музеям, помещичьим усадьбам. В 1906-м потряс Европу, показав в парижском Осеннем салоне «Два века русской живописи и скульптуры», 750 экспонатов, – самую представительную выставку отечественного искусства на Западе, успех которой никому не удалось повторить. А в 1908-м привез в Париж «Бориса Годунова» с Шаляпиным, «пробный» спектакль, имевший оглушительный успех.
Однако главным достижением Дягилева явилась, бесспорно, его первая театральная антреприза, «Русский сезон» в Париже в 1909 году: пять балетов ошеломили – новаторством в танце и музыке, роскошной стилизацией костюмов и декораций под старину и Восток, экспрессией и эротизмом. Запад впервые признал культурное превосходство России, а Дягилев с тех пор навсегда остался в орбите балета. Именно этот поворот в отношениях России и Запада и в жизни гениального импресарио отмечает международный фестиваль "Дягилев. P.S.", в рамках которого Эрмитаж и Русский музей составили юбилейные экспозиции.
Две выставки демонстрируют разные подходы к теме. Эрмитаж (http://www.hermitagemuseum.org) взял обобщающий тон и, руководствуясь словами Дягилева о том, что для него балет – это живопись движений, показал все самое танцевальное из своего собрания. Небольшая, на два зала, экспозиция названа «Танец. К столетию "Русских сезонов" С.П.Дягилева». Танцовщицы Эдгара Дега с лицами без признаков эмоций зримо свидетельствуют, что для импрессионистов танец и движение в целом были не сюжетом, а лишь предлогом показать фактуру тканей и свет. Скульптуры Дега, где девушки стоя натягивают чулки или оглядываются на свою ступню, тоже демонстрируют не грациозный пируэт, а довольно неуклюжее, но необычное движение – штудия, не поэма. Вот и в картине «Репетиция балета на сцене» (1874), привезенной из Музея Орсэ, художник не отказывает себе в удовольствии рядом с беленькими балеринами, – среди которых только две действительно танцуют, остальные зевают, потягиваются, подвязывают пуанты и почесывают спину, – в белесо-бежевом зале посадить на стул контрастного «надсмотрщика», господина в черном костюме и черном цилиндре. Видение танца как гармонии, волшебства и священнодействия появляется к началу ХХ века, очень хорошо это иллюстрирует настольное украшение «Танец с шарфами» (1900) работы Агатона Леонара ван Вейдельфельдта: изящные дамы из бисквита (матового фарфора) кружатся, взмахивают шарфами, поднимают факелы, бьют в бубны. Тут выставка подходит к дягилевской эпохе, о которой свидетельствуют эскизы костюмов Бакста, Бенуа и Анисфельда, фотографии и воспоминания, а особенно афиша к первому сезону, выполненная по рисунку Валентина Серова. Но больше места занимают карикатурно элегантные танцоры и зрители на литографиях Тулуз-Лотрека, бойко отплясывающий Чичиков в графике Шагала, кружащиеся и летящие фигуры на картинах, рисунках и декупажах Матисса – это все снова не о Дягилеве, а о влиянии танца на стиль, форму, линию. Но зато связь ощущается повсюду: живопись и скульптура буквально пропитываются энергией движения. Остается дождаться, когда в музей привезут из лондонской Галереи Тейт (обещают добавить вскоре после открытия выставки) шагающие волны и ребра скульптуры Умберто Боччони «Уникальные формы непрерывности в пространстве» (начало 1910-х).
Русский музей, в свою очередь, взял за отправную точку деятельность самого Дягилева, а поскольку художественными проектами он занимался прежде балета, то экспозиция представляет собой итог его жизни к 1909 году и названа «Дягилев. Начало». Сначала дружеские шаржи мирискусников и зубастые карикатуры Павла Щербова, на которых Дягилев то доит корову-Тенишеву (учредитель журнала «Мир искусства»), то пестует Малявина-младенца, то в балетной пачке торчит на куполе Академии художеств, как бы претендуя на положение статуи Минервы. А дальше – реконструкции фрагментов дягилевских выставок: в зале, посвященном русско-финскому проекту, господствует «Утро» Врубеля, которое купила Тенишева, висят картины Серова, Левитана, Бенуа, за парижский фурор отвечает полсобрания музея, просто перенесенного сюда из основной экспозиции. По одной картине на каждого художника – от Никитина до Рокотова, от Боровиковского до Венецианова, от Ге до Серова, от Борисова-Мусатова до Малявина. Фрагмент Таврической выставки размещен в атриуме Корпуса Бенуа: как во дворце был зимний сад, так и теперь стенды с самыми знаменитыми парсунами и портретами из собрания музея перемежаются с цветочными горшками и мраморными бюстами. Конечно, удобно в нескольких залах посмотреть на подборку известных шедевров, а не отмерять километры галерей, однако фигуры Дягилева за старой живописью не видно. Камерная эрмитажная выставка ближе ему по духу и потому выглядит честнее, чем большая и хвастливая, но невнятная по замыслу русскомузейная. Разве что освещение в атриуме приятней для глаз.
Ольга Лузина
Фонтанка.ру