Архитектор Сергей Орешкин (род. 1960), руководитель мастерской «А. Лен», известен градозащитникам двумя внеконтекстными, избыточно остекленными зданиями в историческом центре – домом с вызывающим названием «Эгоист» на пересечении улиц Восстания и Рылеева и домом на Большой Посадской. Известен участием в доработке «Монблана» и продолжающимся соучастием в проекте так называемого «Театра Песни» Пугачевой в устье реки Смоленки.
Один из последних проектов мастерской «А. Лен», который мне понравился, – жилой дом на месте недостроенной гостиницы «Северная Корона» на набережной Карповки. Вот это уже очень петербургский, спокойный проект, выполненный в стиле застройки Петроградской стороны как вариация на тему модерна.
Итак, Орешкин. Судя проектам, кажется монстром и злоумышленником, с близкого расстояния – умный, интеллигентный. И как такой приличный человек мог спроектировать здание, торчащее вверх посреди застройки Университетской набережной и расположенное на территории университета, где вообще новое строительство запрещено?
Ошибка «Эгоиста»
– Ваша фирма называется «А. Лен», что расшифровывается как «Архитектурный Ленинград». Дом «Эгоист» и элитный жилой дом на Большой Посадской – это, по-вашему, ленинградская архитектура? Давайте, свяжите хотя бы какой-нибудь демагогией эти остекленные монстры с ленинградской архитектурой тех мест, куда эти здания вставлены.
– Я был искренне уверен, начиная работать, что я должен привнести в этот город что-то свое – то, что меня волнует. Я был молодым архитектором, мне был 31 год, когда я открыл эту компанию. Теперь, что за корни у этих зданий, чем я был заряжен. Прежде всего, это ленинградский авангард.
– То есть конструктивизм.
– Совершенно верно. Лазарь Хидекель, Ной Абрамович Троцкий, их ранний период.
– И дом «Эгоист» – это рецепция конструктивизма?
– Да. Что такое конструктивизм? Открытая, явная консоль (в механике «консоль» – это горизонтальная балка с одной жестко фиксированной опорой, в данном случае жесткой заделкой в стене. – М.З.), стремление к отрыву от земли.
– Но на «Эгоисте» консоли нет.
– Есть, и всегда так и рисовалась, остекленный угол в виде башни изначально украшала высоченная антенна – шпиль. Потом уже в диалоге с Олегом Харченко, тогда главным архитектором Петербурга, мы все это убрали.
– Так вы же вылезаете таким образом за красную линию улицы. На Большой Посадской консоль полукруглого эркера выходит за красную линию и висит на 6 метров.
– Совершенно верно. Таких примеров в конструктивизме – через раз. И любой эркер домов 19 века выходит за красную линию, этот прием принят в Правилах застройки 2009 года – три с половиной метра. Сам термин «красные линии» означает фронт застройки.
– Но у Ноя Троцкого такого нет. И у Хидекеля нет.
– У Троцкого нет, а у Левинсона – да. В доме на Карповке все висит.
– Но там же за красную линию застройки ничего не выходит.
– Да, сделан подиум. А все остальное висит сзади чуть-чуть.
– Но, значит, за красную линию все же не выходит. А вы-то хотели сделать навес и над тротуаром, и еще над мостовой.
– Над тротуаром – да, над мостовой, конечно, нет, в этом нет никакого даже архитектурного смысла. Другой элемент, к которому я отношусь с пиететом, – это угловая башня. Традиционный прием закрепления угла, перекрестка в Петербурге. Какая башня – это вопрос времени. Стеклянная ли, каменная. Пришло стекло тогда, которого раньше не было. Само собой, что мы впитываем все новые технологии, это такой эксперимент.
– Точнее, детская болезнь. А вопросы контекста? Единство материала, членения фасада. У вас много стекла посреди каменных оштукатуренных зданий. И стекло смотрится может быть и авангардно, но крайне чужеродно. Вас вот это не смущает? Это же не станция техобслуживания на Пулковском шоссе.
– Если мы рассмотрим фасад и походим вокруг этих домов, то обнаружим, что у нас этого стекла 10 процентов на фасаде, но стекло на самом видном месте. Оно впереди, оно на углу, и, конечно, оно доминирует. Но если посмотреть фасад дома на Б. Посадской, то там 80% – это просто оштукатуренный фасад.
– Но мы то смотрим на дом с улицы.
– Сегодня я считаю, что мы погорячились, что мы недооценили последствия визуального восприятия этих объектов. Объясню, почему погорячились. Мы рисуем на компьютерах, задумываем идеально круглый эркер без швов, гнутое круглое стекло без вертикального импоста (планка, которая делит окно на части, бывает горизонтальная и вертикальная. – М.З.). А потом нас уронили в практику жизни – когда заказчики, строители нам привезли другие профили, как потом оказалось, гораздо хуже немецких, изначально задуманных. Пошла граненость. Потому что стекло, которое в Европе делал Холляйн (Ханс Холляйн, род. 1934, австрийский архитектор и дизайнер. – М.З.), оно им оказалось дорого, и произошли изменения в худшую сторону. Мы-то рисовали круглое, гладкое, а вышло граненое, форма изменилась. А назад пути уже не было.
– Сейчас вы «Эгоист» не спроектировали бы таким?
– Сто процентов – нет. «Эгоист» сейчас был бы нарисован жестче, меньше стекла, не было бы открытых одиозных форм, цилиндра не было бы. И на Б. Посадской так же. Возраст влияет, стали старше. Сегодня я предложил бы клиентам этого дома: давайте мы потратим немножко денег и переделаем фасад. Со стеклом поработаем, уберем, может быть, часть стекла, добавим какого-то духа места, в истории места покопаемся. Тогда же мы не занимались этим.
– Они впадут в ступор от таких предложений.
– Я думаю, время наступило. Есть дома богатые, скоро наступит моральный и физический износ этих фасадов.
– А жильцам богатых домов моральный износ важен?
– Думаю, да. Когда денег много, люди обращают внимание на архитектуру. Когда у инвестора много денег и он скучает, он начинает интересоваться живописью, искусством. А фасад разрушается из-за плохого качества.
Как спасли «Монблан»
– Но и вы изменились.
– В итоге мы нагружены общественным мнением – не знаю, хорошо это или плохо, – но нагружены… Чем больше мы здесь работаем, тем больше пропитываемся духом. Может быть, вы влияете, критики. Может быть, наше внутреннее постоянное обсуждение на Градсовете этих тем. Но все становятся сейчас сдержаннее. С материалами стали обращаться аккуратнее, осторожнее. Потому что среда, вы правы, деформировалась, не стоило так стараться солировать всем и везде. И все поняли, что каменная архитектура лучше лежит в этом контексте, лучше чувствует себя в городской ткани.
Юный художник использует всю палитру, а крупный мастер берет то, к чему он пришел, берет узкий спектр. А мы, архитекторы, воспитанные на советском конструктивизме и функционализме, поначалу получили мощный инструмент объемного проектирования, и сразу ушла декоративная деталь. Мы же попали в эту струю: Мельников – хорошо, Голосов – хорошо, Леонидов – хорошо (три кита, три «иконы» советского архитектурного авангарда: Константин Мельников, Илья Голосов, Иван Леонидов. – М.З.), все книги об этом…
А сейчас приходят молодые архитекторы после ГАСУ, академии, их напичкали всей новейшей западной архитектурой, Хадид – хорошо, Фостер – хорошо, Эгераат – хорошо (Заха Хадид, род. 1950, британский архитектор; Норман Фостер, род. 1935 – британский архитектор; Эрик ван Эгераат, род. 1956 – голландский архитектор. – М.З.), сегодня молодые, по-моему, просто дезориентированы, не в состоянии отделить хорошее от броского…
– Ну, ваша «волчья стая архитекторов» их до практической работы не допустит.
– Это не так. Мы сами ждем следующего яркого поколения.
– Но нужна адаптация в наших петербургских стилевых условиях, и с этим возникают проблемы.
– Тут мы с вами союзники, и это касается не только молодых. Как волтузили на Градсовете Бофилла (Рикардо Бофилл, род. 1939, испанский архитектор. – М.З.) за Новгородскую (элитный жилой комплекс «Александрия», Новгородская ул., 23, открыт 16 октября 2013 г., застройщик RBI. – М.З.) и за «Смольный квартал». Ведь он же сделал так, как надо делать, его отволтузили, и ритм нормальный появился, человеческий ритм. Причем Бофилла здесь нет, ему сюда мотаться сложно, а проект же надо довести. Дом на Новгородской улице в картинках был ничего, но надо же нарисовать каждую капитель, Бофилл, по ему одному понятному принципу, из нескольких команд выбрал «Ретро», фирму, в архитектуре никак не замеченную, и они ничего не детализовали, не нарисовали. Теперь говорят: а это не Бофилл. Деталей нет, цвета нет. Реализация тех немногих деталей, что остались, недостойна этого мастера. Надо было тогда ему здесь сидеть. А ведь на Градсовете главный довод «за» звучал как: «Зато в Петербурге будет настоящий Бофилл». Вы ругаете наши стекла – а на Новгородской прямо от тротуара огромная трехэтажная стена дешевейшего стекла.
– Мне вид дома на Новгородской улице не нравится. Естественный вопрос: нужен ли был для этого здания Бофилл? Естественный ответ: нет, это просто рекламный трюк RBI. Итак, вы рассматриваете дом «Эгоист» как результат излишнего увлечения конструктивизмом и стеклом, с одной стороны, и недоучета того, что строители и заказчики захотят удешевить проект.
– В общем, да. Надо заранее так нарисовать, чтобы они не могли ничего изменить. Так это оформить, чтобы они не могли все это посрезать. Сюжет, когда навалился очередной олигарх и все обдирает, называется «оптимизация архитектуры».
– Надо отказываться обслуживать блажи таких олигархов. Где личное мужество? В тюрьму же не посадят. Личная ответственность на архитекторах все равно лежит.
– Вы абсолютно правы. Вернусь к «излишним увлечениям». Каждая мастерская и каждый автор всю жизнь набирают опыт. Многие вещи, которые всеми нами сделаны, это все вещи периода тренировки. Мы столкнулись с новыми технологиями и с новыми масштабами. Я позже всех зашел в центр, я зашел с институтским багажом, и я быстрее повзрослел.
А сейчас молодые ребята – я наблюдаю, например, работу «Адамант-проекта», Седакова (Дмитрий Седаков, директор департамента проектирования ООО «Адамант-проект», до этого главный архитектор ООО «Архитектурная мастерская Фрайфельда В.М.». – М.З.) – приходят, и все ошибки, которые мы сделали в 1990-е годы, не учитывают. Мы потренировались, наделали ошибок, а они повторяют. Удивительная ситуация. Как избегает этого та же Европа, например. Молодой парень никогда не получит проектирования «Обводного канала», крупного центра на Лиговском проспекте (имеется в виду торговый центр на пересечении наб. Обводного канала и Лиговского пр., в который встроен вестибюль станции метро «Обводный канал». – М.З.). Два варианта: либо был открытый конкурс, и этот молодой парень сделал яркую работу и выиграл конкурс, доказав, что он настолько зрел в 28-30 лет, что ему доверяют; либо он медленно растет где-нибудь в мастерской какого-нибудь Орешкина. И когда он созрел, он выходит оттуда и ошибок не делает. Потому что европейский Орешкин ему уже сказал: не делай этого.
– Короче, трансляции опыта от поколения к поколению нет.
– Оборвана совершенно. Каждый раз одно и то же, лучше сделаю плохо, безобразно, но сам и ни с кем не посоветуюсь, ничего не буду смотреть у великих.
– А жуткое здание, где станция метро «Волковская», – это тоже Седаков?
– Да. И «Международная» – Седаков. Парень средней руки, совершенно средней руки. Ладно бы раз сделал, ошибся – всё! Проанализировал и понял, что не совсем прав. А этот на одном уровне делает.
– Департамент архитектуры в «Адаманте» нужен для того, чтобы вас, архитекторов, не надо было звать?
– Мы – проблема для строителей. Мы для них вроде дорогие и упертые. С нами же, на первый взгляд, неудобно работать. Но только на первый.
– У них цены за проектирование, естественно, ниже.
– Не думаю, что ниже. «Адаманту» выгоднее даже дороже, но подконтрольно. Хозяин скажет: вот это влево, а это – вправо. И будет сделано. И когда к Седакову приходит президент и говорит: вот это розовое, он делает розовое. У «Ладожской» появился дом желтовато-розовый странного вида.
– Здесь тот же эффект, что и с «Монбланом». Там тоже тети из недр строительной фирмы «Строймонтаж» Артура Кириленко нарисовали…
– Одна тетя – Никольская, вторая тетя по фамилии Кислова. Кислова, вроде, из Краснодара. Как у меня сложилась встреча с ней. Начался конфликт с того, что Валентина Ивановна (Матвиенко. – М.З.) сказала про «Монблан», который еще строился: к чертовой матери все снести, потому что явно перебор. Был Градсовет, Викторов (Александр Викторов, главный архитектор Петербурга 2004 – 2008. – М.З.) сказал, что есть проблема: строится дом, губернатору не нравится, всё под снос. Надо чего-то делать. Я выступил, говорю: это можно поправить, порезать, ступеньки сделать, поправить весь фасад (имеется в виду, что в проекте Кисловой здание вдоль Б. Сампсониевского пр. имело одинаковую высоту 16 этажей в направлении к Пироговской наб. – М.З.). Подключился для взвешенности и диалога Гайкович. Так вдвоем и уговаривали строителя.
– Лучше от ваших усилий не стало.
– Если бы оставили, как они напроектировали, то был бы конфликт, как с биржей (на 26-й линии В.О. – М.З.): срезание 10 этажей сверху. У Строймонтажа вообще получилось, что задний фасад «Монблана», обращенный на центр и для города главный, выполнен как дворовый с пожарными лестницами и дешевой отделкой. Мы им говорим: так нельзя, как можно бетонные пожарные лестницы выставить к Неве?
Мы только потратили кучу нервной энергии с Гайковичем, работая с этим объектом. Пытались, как скорая помощь, сделать пару инъекций, чтобы он задышал, но он все-таки не задышал. Он же сделан из элементов типовых серий, которые были в «Строймонтаже», склеен из кусочков мертвой кожи. Чистый Франкенштейн. Они слепили из того же, из чего лепили дома в Шушарах.
– Но если Матвиенко говорила снести, почему не снесли?
– Как-то уговорили, пользуясь нашими эскизами. Сделали красивые картинки, показали ей.
– То есть без участия Викторова и вас с Гайковичем «Монблан» бы вообще снесли?
– Я думаю, его бы не снесли, а порезали до высоты гостиницы «Санкт-Петербург».
– Ну и было бы славно.
– Наверное. Кстати, если бы главный архитектор жестче регулировал качество архитектуры и бортанул меня за тот же «Эгоист» (построенный в 2006 г. при Викторове. – М.З.), я бы побольше порисовал. Проблема в том, что требовать можно, если у архитектора есть еще ресурс и он не все выдал. Обычно ресурса нет и автор выдал все, что умел.
– Значит, и от главного архитектора даже сегодня многое зависит.
– И Юрий Константинович (Митюрев, зам. главного архитектора СПб. – М.З.), и Олег Рыбин (главный архитектор СПб. – М.З.), на мой взгляд, сегодня в очень сложном положении. Они все-таки опасаются за свою карьеру, вынуждены принимать непопулярные решения, улавливать всевозможные сигналы отрасли.
– А что они сейчас улавливают?
– Не спешите, подождите, давайте обсудим. Они улавливают такой сигнал от губернатора: не горячитесь. Пусть полежит. А вот вызреет – тогда будем строить.
– Так это же неплохо.
– Вообще-то да. Как финны работают: крайне медленно. Долго думают. Мы когда с ними работали, было триста совещаний. Но разница между финским «давайте подумаем» и русским «давайте подумаем» колоссальная. Финны реально думают, реально рисуют, а здесь просто ждут.
Опасности гарлемизации
– Итак, в порядке эксперимента и самообучения архитекторы строили в историческом центре СПб в течение уже более 10 лет...
– На самом деле ошибки не составляют и одного процента от всего построенного. Но есть ошибки страшные. Одна из самых больших – дом на Большеохтинском пр., 9.
– Это здание архитектора В. Цехомского, я о нем писал. Дом виден как фон Смольного собора с Литейного проспекта.
– В этом же ряду «Монблан». Дальше «Серебряные зеркала», бизнес–центр Соколова на Среднем проспекте В.О, дом Юшканцева на Владимирской площади, дом Фрайфельда на набережной Робеспьера. Он и закрывает Смольный, он и зеркальный, он дикой архитектуры. Потом кошмарная биржа. Там даже непонятно, кто автор, то ли Цехомский, то ли Ловкачев, один начинал, другой доделывал. Отель Подгорнова на Почтамтской, 4, дирижабль жуткий совершенно.
У меня очень неудачная «Олимпийская деревня», там весь фасад строитель «улучшил»: стекло зазеркалил, вместо светло-серого сделал темно-коричневое, вместо известняка – ядрено-желтая керамическая плитка. Потом центр «Мерседес» на Херсонской улице нашей мастерской: мы слишком вежливо слушали советы архитекторов заказчика, а надо было гнать без разговоров, в итоге здание не удалось, хотя получило несколько наград. Да и Посадская, о которой мы говорили, должна была быть лучше.
Но гораздо большая для меня сегодня проблема – это тотальная застройка улицы Савушкина, там, где въезд в город. Но и это переплюнул «Главстрой», который строит в районе станции метро «Парнас». Это даже джунглями не назовешь, депрессивная 25-этажная архитектура. Создается ощущение, что ты муравей.
– А кто там архитектор?
– Там нет архитектора. Там «Главстрой» архитектор. Там нет ни одной фамилии вообще.
– Товарищ Главстрой.
– Нет, господин Главстрой. Такая же тема – это Шушары. Там господин Дальпитерстрой. Еще Кудрово, господин Отделстрой. Эти районы совершенно зверски застраиваются. Этой застройке не нужен архитектор. Эта специальность там ликвидирована как рудимент. Нас там и нет нигде, нас не приглашают.
– И что там творится в итоге?
– Вакханалия полная. Нам еще в институте показывали аналогичные 25-этажные застройки в США для негритянского населения, самый одиозный – Гарлем. За определенное время они стали неуправляемыми: неплатежи по всем коммунальным услугам, невывоз мусора, поэтому свалки по месту жительства, незаход туда органов власти, полиции. Полная автономия, полное отключение, превращение в анклав. Грабят всех подряд на улице. Это было, и нам это все показывали. Сейчас того Гарлема нет, сейчас там 3-этажные домики, негры ходят все чистенькие, зелень, красота.
У нас должны были возникнуть не сумасшедшие 25-этажные дома в Парголове и Шушарах, и 10-15-этажных не должно было появиться. Должна была быть малоэтажная коттеджная застройка, гигантским кольцом окружающая город. Таким кольцом окружены американские города. Вы должны были жить в собственном коттедже, двухэтажном или одноэтажном, как финны в одном этаже живут, дом должен быть с лужайкой. Но что нас остановило? Дикий капитализм, страшный коррупционный пресс.
В сегодняшних новостройках некуда ребенка отдать. Нет школ, нет транспорта. Поэтому строят вокруг станций метро. Инженерных сетей в полях нет никаких, поэтому все прижимаются к городу, к тому, что сделано в советское время. И мы опять удивляем весь мир. Вместо того, чтобы стройку разуплотнять – при том, что земли в стране хоть чем ешь, каким угодно местом, – мы концентрируемся в зверских мегаполисах. Возникает сверхдикая плотность населения, негативные контакты людей. Санитарные контакты, потому что люди при большом скоплении болеют, заражаясь друг от друга, эпидемии развиваются гораздо быстрее в этих домах. Ведь в многоэтажных домах на один вентиляционный блок вешается куча квартир. Я чихаю внизу, теплый воздух поднимается наверх и заражает всех на верхних этажах.
Потом, туда заезжает довольно однородная социальная группа. Это в основном люди молодые. Кто сегодня поедет на Парнас? Это могут быть люди среднего возраста из Сибири. А в основном молодежь. Когда наступает полная криминализация? Когда подрастает 13-14-летнее поколение. На их глазах здания ветшают, ментально они впадают в агрессивную фазу, видя, что постепенно ухудшается среда, они растут, матереют, взрослеют, и начинается страшная молодежная преступность 13-17 лет, возникают банды молодежные. Нас это все ждет, я думаю.
– То есть Гарлемы возникнут и у нас?
– Я думаю, эти зоны будут сильно ветшать. Из-за сверхплотности.
– Ветшание из-за дешевых материалов?
– Я говорю про скорость ветшания социальную, которая намного выше. 10-12 лет. Потому что не хватает участковых, врачей. Все эти схемы обеспеченности пожарными, полицией и другими социальными услугами – они же все фикция. Инвестор строит социальные объекты, но из-под палки. Школы, отделения полиции, поликлиники – вокруг них идет борьба. А в Шушарах застройщик построил школу – он два года не может отдать ее государству, потому что власти это не надо: им надо бюджет менять, деньги выделить на персонал, людей набрать, чтобы работали в этой страшной дали.
По нынешним планировкам исходят из расчетов 450 человек на гектар, но с учетом того, что у нас расчет делается по площади нормативной… Квартира-студия, например. Вы себе представляете, что в квартире-студии будет жить один человек? Там явно будут жить 2-3 человека. Там ребенка заведут. При сегодняшнем проектировании тем же «Главстроем» 60-70% студий там как минимум на 40-50% занижено количество людей, которые в домах будут жить, эти люди уже не получили ни больниц, ни полиции, ни почты – ничего, и они усилят социальное давление еще и на эти органы.
Речка для Пугачевой
– Вы участвовали в проектировании «Театра Песни» Пугачевой?
– Я участвую в данный момент.
– То есть это безумие продолжается?
– Я чистый адаптер (приспосабливатель проекта британской компании «Популос» к местным непостижимым условиям. – М.З.). Формально такой же автор, как и западная компания. Мне кажется, что мы рисуем лучше, но мы технологию создания таких зданий с концертными залами не знаем.
– Мне представляется скандальной сама идея. Есть река Смоленка…
– Я не соглашусь.
– Реки уже нет?
– Это новое русло реки Смоленки. Которое придумано и сделано в советское время.
– Но оно все же существует, так?
– Существует.
– Там застроены набережные. Эспланада.
– В месте, где планируется театр, они обрываются.
– Река впадает в залив.
– Уточним: она впадает в намыв.
– Да там вообще все намыв! И вот вы приходите и перекрываете визуальный выход из нового устья новой Смоленки большим зданием. Ставя его поперек реки.
– А есть ли какой-то объект, который мы перекрываем?
– Есть. Это небо, горизонт, акватория. Смоленка в перспективе – это визуальный коридор, который театр перекроет.
– Но намыв идет и дальше, и прямо за нами, за театром, предполагались на этом месте башни высотой 140 м, которые сейчас стали 90 м высотой. Прямо за нами. И сегодня уже оформлены документы. И театр окажется в центре большого района и вплотную к строящемуся ЗСД с выходом к Приморскому и Богатырскому проспектам, а на юге – к Старо-Петергофскому.
– То есть территория будет забита зданиями еще и позади «Театра песни»?
– Однозначно.
– А небо?
– Небо на даче хорошо. А здесь хорошо богатство городской среды.
– Это в вас архитектор говорит, который богатеет на «богатстве городской среды». Надо же когда-то остановиться намывать территорию.
– У нас каждые 20 лет будет появляться новая Морская набережная. А говорить, что мы сегодня имеем шедевральную набережную, нельзя. Эта морская набережная не стала объектом притяжения, чтобы люди там гуляли. Вид морской, хороший, а ветер сильный и пойти некуда.
– А на новом намыве будет продолжена река Смоленка?
– Да.
– То есть визуальный коридор останется, и ветер тоже, но вида на горизонт по оси реки Смоленки не будет. А будет вид на то, во что инвестирует деньги г-н Финкельштейн – так называемый «Театр песни», а на самом деле многофункциональный комплекс с концертным залом. А вы среди тех, кто по заказу инвестора отнимают у петербуржцев кусок горизонта в конце визуального коридора. Это профессионально? Думаю, что через 7 лет вы будете говорить, что это был эксперимент, который не совсем удался, и вообще вы погорячились.
Михаил Золотоносов
Источник: